Грозный эмир

Башня атаковали с трех сторон. Герхард первым ворвался в проем, опрокинув своего противника прямым выпадом в шею. Его порыв, судя по шуму внизу, был подхвачен юным Людовиком, но не принес ожидаемого результата. На Лаваля набросились сразу двое и без труда прижали его к каменной кладке. Шевалье спиной почувствовал могильный холод и взревел как раненный бык. Его призыв был услышан восставшими горожанами, и сразу полтора десятка человек ринулись на оторопевших гвардейцев. Трое нападающих упали почти сразу, наткнувшись на острые мечи, но какое это теперь имело значение. Герхард готов был набить башню трупами под самую завязку лишь бы только прорваться к поворотному колесу, расположенному на нижнем ярусе. Верхний ярус ему удалось взять только с помощью Теленьи и его людей, атаковавших башню тоже со стены, но с противоположной стороны. Перед решающим броском главари мятежа решили перевести дух. Гаспар вытер ладонью сбегающий с лица пот и усмехнулся в седеющие усы:

– Вот уж не думал, что на старости лет придется убивать своих.

– Мне они всегда были чужими, – вскипел Лаваль.

– Что ж, Герхард, в таком случае либо умри, либо готовься к обрезанию! Вперед, мусульмане, с нами Аллах.

Призыв старого Гаспара был услышан, и мятежники толпой ринулись вниз, опередив своих командиров. Лавалю и Теленьи пришлось пробиваться по поверженным телам. Трупы лежали на лестнице в два ряда, а с нижнего яруса доносились хрипы и сдавленные проклятья на разных языках. Герхард рубанул сверху вниз по чужому шлему и если не убил, то, во всяком случае, оглушил его обладателя. Гаспар опрокинул своего противника ударом убона в лицо и рванулся на площадку второго яруса прямо по трупу гвардейца. На этом подвиги старого рубаки на грешной земле завершились. Какой-то облаченный в кольчугу человек, словно бы нехотя качнулся вперед, длинный рыцарский меч со свистом рассек воздух и угодил в висок Теленьи. Стальной шлем не помог Гаспару. Лаваль с ужасом услышал, как трещит проломленная кость. Впрочем, этот треск мог ему просто померещиться. Зато глаза его не подвели. Герхард с первого взгляда узнал де Руси и даже успел пожелать ему доброй ночи.

– Утро уже, шевалье де Лаваль, – усмехнулся Филипп. – Припозднился ты со своими пожеланиями.

Люди Луи де Мондидье все-таки сумели прорваться в башню, шум доносившийся с первого яруса не оставлял никаких сомнений в том, что там идет жаркая схватка. Филипп на мгновение застыл в нерешительности, но чувство долга взяло вверх, и он скатился по ступеням вниз на помощь своим сержантам. Лаваль приник, было, к бойнице, чтобы отдышаться, но тут же с ужасом отшатнулся назад. В слабом свете наступающего утра семитысячная армия коннетабля Венсана казалась неисчислимой. Герхард вдруг с ужасом осознал, что люди Луи не успеют закрыть ворота и поднять мост. Следовало бежать из башни и бежать как можно быстрее. Умирать Лаваль не собирался. Затея благородной Жозефины провалилась, но это вовсе не означало, что Герхард должен умереть на улицах чужого города, словно приблудная собака. Лаваль рванулся вверх по лестнице, подальше от воплей, несущихся от ворот. Пока что шевалье был жив, а значит оставалась надежда, вырваться из города и отомстить своим врагам. Будущее покажет, кто, в конце концов, отпразднует победу.

Эркюлю де Пралену не пришлось лично вмешиваться в ход событий. Коннетабль повернул свою армию в Триполи раньше, чем посланец Зенги успел предупредить его о мятеже. Некоторое время Эркюль сопровождал крестоносцев, так и не добравшихся до поля грядущей битвы, а потом круто развернул своего коня. Кто оповестил коннетабля де Лузарша о трагических событиях, развернувшихся в покинутом им городе, бек не знал, да и не хотел знать. Мятеж в Триполи был обречен на поражение волею атабека Зенги, которому еще предстояло доказать мусульманскому миру, что принесенные жертвы оказались не напрасны.

Бек Унар остался верен избранной тактике даже после того, как армия атабека окружила город Хомс. Время от времени он посылал к почтенному Иммамеддину гонцов с клятвами верности и обещаниями содействия в войне против проклятых франков, но ворота города не открывал. По его словам, этому препятствовали мирные обыватели Хомса, боявшиеся бесчинств охочих до чужого добра туркменов. Зенги выслушивал гонцов и отправлял их обратно с пожеланиями доброго здоровья упрямому Унару. Атабек ждал Фулька, его дозорные давно уже обнаружили приближающуюся к Хомсу армию крестоносцев и без труда определили ее численность. Король Иерусалимский собрал в этот раз довольно внушительную силу в полторы тысячи рыцарей, три тысячи сержантов и около четырех с половиной тысяч туркополов, как пеших, так и конных. Если бы Фульку удалось соединиться с коннетаблем де Лузаршем, то исход битвы мог оказаться весьма сомнительным. Это понимал и сам Зенги, это понимали и притихшие беки. Именно поэтому появление Эркюля вызвало большое оживление в свите почтенного Иммамеддина.

– Коннетабль повернул свою армию к Триполи, – доложил, не слезая с седла, Прален.