Гроздья гнева

– Да. Только паутину не всегда достанешь; а мочу – пожалуйста, когда угодно. – Он сел на подножку и стал рассматривать расплавленный подшипник. – Найти бы где-нибудь «додж» двадцать пятого года. Сдерем с него все, что нужно, – может, наладим. И куда это Эл заехал к чертям на кулички?

Тень от плаката протянулась теперь футов на шестьдесят. Время шло. Кэйси сел на подножку и посмотрел на запад.

– Скоро поедем через высокие горы, – сказал он и, помолчав, окликнул: – Том!

– Да?

– Том, я присматривался к машинам, которые проезжали мимо нас и мимо которых мы сами проезжали. И все одно и то же.

– Что одно и то же?

– Том, на Запад едем не мы одни, таких семей сотни. Я все присматривался. На Восток никто не едет. Ты разве сам не заметил?

– Заметил.

– Да ведь они… будто от войска какого бегут. Будто вся страна снялась с места.

– Да, – сказал Том. – Вся страна снялась с места. Мы тоже снялись.

– А что, если… если ни мы, ни другие не найдем там работу?

– Иди ты к черту! – крикнул Том. – Откуда я знаю, что будет? Я шагаю левой ногой, шагаю правой, только и всего. Так и в Мак-Алестере было четыре года подряд: войдешь в камеру, выйдешь из камеры, в столовую – из столовой. Я надеялся, на воле будет по-другому. И в тюрьме старался ни о чем не думать, чтобы не рехнуться, и сейчас то же самое. – Он повернулся к Кэйси. – Вот расплавили подшипник. Заранее этого никто не знал, никто и не беспокоился. Сейчас поломка налицо – будем чинить. Так и во всем остальном надо поступать. Я зря беспокоиться не намерен. Не хочу зря беспокоиться. Вот кусочек железа и баббит. Видишь их? Видишь? Вот вся моя забота, больше у меня никаких забот нет. Куда это Эл запропастился?

Кэйси сказал:

– Нет, ты послушай, Том… А черт! И слов не подберешь, какие нужно.

Том снял нашлепку грязи с руки и отшвырнул ее в сторону. По краям рану окаймляла темная полоска. Он взглянул на проповедника.

– Я вижу, ты настроился разглагольствовать. Ну что ж, валяй. Я люблю послушать. У нас надзиратель то и дело произносил речи. Вреда нам от этого никакого не было, а ему одно удовольствие. Ну, что там у тебя накопилось?

Кэйси пощипывал ногтями длинные узловатые пальцы левой руки.

– Сейчас всякие дела творятся, и многих людей это коснулось. Люди шагают левой ногой, шагают правой, как ты говоришь, и не задумываются над тем, куда идут, но путь у них одинаковый, у всех одинаковый. Ты прислушайся, как все движется, ползет потихоньку, шуршит… прислушайся, какое во всем этом беспокойство. Сейчас всякие дела творятся, а люди, которых это коснулось, ничего еще не знают… до поры до времени. Люди сдвинулись с места, едут на Запад, дома у них стоят пустые. И все это должно привести к чему-то. К чему-то такому, что перевернет всю страну.

Том сказал:

– А я знаю одно: шагнул левой, шагнул правой.

– Да, но если тебе встретится изгородь, ты и через изгородь полезешь?

– Надо будет, полезу, – сказал Том.

Кэйси вздохнул:

– Пожалуй, так лучше. Я с тобой согласен. Но ведь изгороди бывают разные. И люди разные. Есть вот вроде меня: изгородь еще не поставлена, а они уж лезут, не дожидаются.

– Это не Эл там едет? – спросил Том.

– Да. Похоже – он.

Том встал и завернул шатун и нижнюю крышку подшипника в кусок дерюги.

– Надо взять на образец, чтобы не ошибиться, – сказал он.

Грузовик остановился у края шоссе, и Эл выглянул из кабины.

Том сказал:

– Где тебя черти носили? Далеко уехали?

Эл вздохнул.

– Вынул шатун?

– Вынул. – Том протянул ему сверток. – Баббит сработался.

– Я тут ни при чем, – сказал Эл.

– Конечно, ни при чем. Куда ты их отвез?

– У нас там дела! – сказал Эл. – Бабка вдруг начала выть, а глядя на нее, и Роза заплакала. Сунула голову под матрац и плачет. Бабка лежит и воет, как собака на луну. Она, похоже, совсем разум потеряла. Как маленькая. Ее спрашивают, а она не отвечает и никого не узнает. Говорит, говорит – и все будто к деду обращается.

– Где ты их оставил? – допытывался Том.

– Мы подъехали к лагерю. Там и тень есть и водопровод. За стоянку берут полдоллара; да все так устали, вымотались, – решили там остаться. Мать говорит: ничего не поделаешь, уж очень бабка измучилась. Раскинули уилсоновскую палатку, и наш брезент тоже в дело пошел. Бабка, видно, совсем стала полоумная.

Том посмотрел на заходящее солнце.

– Кэйси, – сказал он, – кому-то надо остаться при машине, а то с нее все сдерут. Ты как?

– Ладно. Останусь.

Эл взял бумажный мешок, лежащий рядом с ним на сиденье.

– Вот тут мать прислала хлеба с мясом, и вода у меня есть.

– Она никого не забудет, – сказал Кэйси.

Том сел в кабину рядом с Элом.

– Значит так, – сказал он. – Мы постараемся поскорее вернуться. Но сколько у нас на это времени уйдет, заранее не угадаешь.

– Я буду здесь.

– Ладно. Не разглагольствуй тут сам с собой. Поехали, Эл. – Грузовик двинулся по шоссе в свете убывающего дня. – Он хороший малый, – сказал Том. – Все думает, думает.