Гром среди ясного неба

— Я думаю, что я… —начал он.— Я думаю, что я бы приказал сделать именно то, что мы сделали. С усиленной охраной и, возможно, при большей секретности… Я постарался бы все держать в тайне.— Он взглянул на министра, ожидая ответа. Он удивлялся самому себе. Разве для того пересек он всю страну, чтобы высказать это министру?

— Спасибо. Эдвард. Я восхищен твоей прямотой. Признание нелегкое. И мне кажется, я тебя понимаю, понимаю твои мотивы. Пожалуй, я их даже разделяю. Но я не согласен с методами. Мы могли бы достигнуть почти тех же результатов с меньшими издержками и гораздо проще, если бы признались во всем с самого начала. Мы никогда не говорили, что прекратим все испытания и все исследования. Я считаю, что эти испытания проводились в интересах обороны на законном основании. Ничего противоречащего заявлению президента тут нет. И если бы мы признали, что причиной несчастного случая были внезапная гроза и неисправный клапан, это был бы выход из создавшегося положения. Обращение президента к народу по телевидению придало бы делу характер стихийного бедствия. Черт возьми, веди мы себя правильно, люди даже сочувствовали бы нам. Мы выглядели бы совсем иначе.

Истлейк чувствовал себя ужасно. Ему не помогали ни звезда на погонах, ни золотая ветвь на козырьке, ни орденская лента на груди. Впервые после учебы в Пойнт у него звенело в ушах. Коулбрук поставил его в исключительно неловкое положение. Однако он ему этого не покажет. Будь он проклят, если покажет.

— Что же нам делать, сэр? — спросил он.— Что мы будем делать теперь? Прекратить охоту на человека? Если вы действительно думаете, что надо действовать иначе, что еще не поздно… тогда я дам соответствующие распоряжения. Похоже, мы летим над штатом Юта,— продолжал Истлейк.— Где-то там скрывается этот человек. По крайней мере, за полчаса до моей посадки в самолет еще скрывался. Я созванивался с генералом Норландом. Если мы поторопимся, то сможем сделать заявление и спасти его.

Он сидел, наблюдая за Коулбруком, за его хитрым аскетическим лицом, которое ему было видно в профиль. Министр смотрел через иллюминатор самолета вниз, в темноту. И лишь спустя минуту-две Истлейк услышал его ответ:

— Черт побери, Эдвард. Дело зашло слишком далеко. Ваши совещания и ваши решения лишили меня возможности выбирать. Теперь слишком поздно.

Коулбрук не повернул головы. Подперев рукой голову, он все еще смотрел в черную ночь над Ютой. Его голос и лицо выражали сожаление и покорность.

К своему удивлению, Истлейк почувствовал, что разделяет это сожаление.

22 ЧАСА 35 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

Он перешел железную дорогу — первый и, пожалуй, единственный ориентир в долине. Теперь главное идти так, чтобы Полярная звезда оставалась слева, и рано или поздно возникнут горы Окуир. Он знал, что они впереди. Надо лишь запастись терпением. Терпением и выдержкой. Считать пройденные мили бесполезно, разве что скоротать время, отвлечься от других мыслей. Нелепость, дикость сообщения, переданного по радио, и беспросветная ночная тьма делали происходящее наяву ужасней и невероятней самого страшного сна.

Однако подсчеты действовали успокаивающе. Даже громадные расстояния между звездами как-то сокращаются, когда их обозначают цифрами, пересчитывают и покоряют. А эта долина — это бесконечное черное, совершенно ровное пространство, где росла лишь полынь и бесцельно бродили шарики перекати-поля,— простиралась всего миль на десять. Железная дорога пересекала ее примерно посередине. Так что мили четыре он точно одолел с того момента, когда накануне вечером отправился в путь. Значит, идти ему осталось не более шести миль. Поль подсчитал: девять с половиной шагов — это пятьдесят футов, восемнадцать шагов — сто футов, сто восемьдесят шагов — тысяча футов, то есть в одной миле сто восемьдесят шагов. Учитывая отклонение влево и вправо, можно считать — тысяча. Ну конечно же, миля — mille passus — тысяча шагов. Странно, что это раньше не приходило ему в голову. Найдя эту взаимосвязь, Поль почувствовал какую-то неясную гордость. Удовлетворение от этого пустякового умственного упражнения было даже больше, чем полчаса назад, когда он увидел позади мигающий свет фонарей. Патрули искали его на склонах гор Онакви, откуда он только что ушел.

Конечно, патрули вызывали тревогу, ведь они могли спуститься в долину. Но он придумал выход из положения. Он совершенно не был уверен, что это спасет его, и не знал, дойдет ли вообще до этого, но все же испытывал удовлетворение, что сумел предусмотреть и такую возможность: если патрули спустятся в долину с фонарями, он просто достанет свой и сделает вид, что он один из них.