Гром

Он смотрел на гобийские просторы, там в детстве он пас верблюдов бэйсэ, на скалу, под которой укрывался от дождя, на долину, где собирал сухой саксаул для костра, — будто все осталось по-прежнему; будто он также пасет ягнят и козлят, и даже не развалилась игрушечная юрта, сложенная им из камней.

— Я родился на южном склоне величественной, дикой горы Хадат Хайрхан. Вырос в лазурной долине. В бескрайних гобийских просторах, которые тянутся до самого горизонта, мы с мамой пасли хозяйский скот. Всю весну, лето и осень не возвращались домой. Мокли под дождем, мерзли в пургу. Но до чего же счастливым я себя чувствовал, когда садился верхом на верблюдицу-трехлетку и ехал собирать свое оранжевое стадо. Пасли его семь-восемь месяцев и не потеряли ни одного верблюжонка. Когда пригнали назад, лица у нас были чернее войлочной подстилки, словно закопченные, а княгиня Норжиндэжид даже доброго слова не сказала. Жестокосердая была госпожа. Может, она и сейчас такая?

Батбаяр вскочил на коня и вместе с уртонщиком поскакал к орго Гомбо бэйсэ. Он вовсе не собирался мстить за то, что десять с лишним лет назад бэйсэ выгнал их — раздетых, разутых, без лошади, но и стыда не испытывал. Лицо его было спокойно и равнодушно. Провожая Батбаяра, Содном посмотрел на него с улыбкой.

— Вот что, парень. В ставку своего прежнего нойона надо ехать в приличном виде. О мужчине судят по его седлу и трубке. Может быть, бэйсэ тебя и не узнает, но его люди вспомнят наверняка, — сказал он, вручая юноше свою трубку и седло, отделанное серебром. — Мне ехать не скоро. Ну, а когда придет срок, хан, я надеюсь, не обойдет меня своей милостью, — добавил он, забирая старое седло Батбаяра. Теперь юноша ехал снаряженный, как и подобает настоящему мужчине, и был очень доволен.

Вскоре Батбаяр увидел три юрты, поставленные в ряд и неподалеку кучу помета — видно, семья бэйсэ переехала на весеннюю стоянку совсем недавно. Новый год давно наступил, но здесь его, видимо, все еще праздновали: на коновязи стоял конь под ковровым потником, с украшенной красными лентами уздечкой; на деревянном настиле у юрт лежали три большие, недавно вырубленные глыбы льда. Батбаяр дерзко галопом проскакал мимо юрт[55], вернулся к коновязи, бросил поводья уртонщику и зашел в орго бэйсэ. В юрте было многолюдно и весело. Во главе накрытого стола, в хойморе, сидел сам бэйсэ в шапке с павлиньим пером. На почетном месте — гость — какой-то тайджи преклонных лет в темном хурэмте и шапке с коралловым жинсом. Батбаяр поклонился бэйсэ, пожелал благоденствия от имени министра сайн-нойон-хана Намнансурэна и поднес хадак.

— Ты поступил согласно с нашими обычаями и законами, — принимая хадак, пьяным голосом буркнул Гомбо. — Розового нойона я знал годовалым, когда у него еще младенческие волосы не обрезали. Говорят, он умен и находчив. Только знаний у него маловато. Разбирается немного в маньчжурском и тангутском языке. Ходят слухи, будто он подпал под влияние скотины, залана Дагвадоноя, у которого мысли черные, как у простолюдина, и стал петь под его дудку: «Надо улучшить жизнь крепостным», «Надо следовать обычаям и законам развитых государств». Что же это такое? Оближи его собака! Похоже, этот голубой хадак послан мне не в знак уважения к старшему и пожелания счастья и благоденствия. За что уважать меня — жалкого бэйсэ, заброшенного судьбою на край земли? — Гомбо бэйсэ показал хадак Намнансурэна сидевшему рядом тайджи и, благословясь, повесил его на изображение бурхана. Таков обычай. Ничего не поделаешь.

Тайджи кивнул головой.

— Ладно, поднесите гонцу угощение. А ты кто? Полномочный гонец или просто рассыльный? Так проскакал мимо юрты, что едва не свалил ее. Ну, думаю, сейчас я ему покажу! — сказал Гомбо бэйсэ. — Срежем у этого наглеца одно стремя, потешимся, поглядим, как он будет носиться. — И Гомбо уставился на Батбаяра своими воспаленными глазами.

— Я прибыл к вам, уважаемый бэйсэ, из Да хурээ по приказу нашего господина, — с достоинством ответил Батбаяр, стараясь унять дрожь в коленях.

— Из Да хурээ? По приказу господина? А какого господина, богдо или Розового нойона?

— Обоих!

— Погоди-ка, богдыхан — это богдыхан, а сайн-нойон-хан это сайн-нойон-хан — каждый сам по себе. Выходит, ты двуликий, как летучая мышь, служишь сразу двум господам, духовному и мирскому? — не унимался бэйсэ.

«Спорить с пьяным — пустое дело», — подумал Батбаяр и произнес с поклоном:

— Бэйсэ-гуай! Вы уж простите меня, ничтожного. Позвольте вручить вам указ в более подходящее время.

— Вы совершенно правы, — вмешался в разговор тайджи. — Бэйсэ выпил немного в честь моего приезда и Нового года, — сказал он и сделал знак глазами бэйсэ, чтобы тот молчал, не болтал лишнего. — Угощайтесь, уважаемый, отдохните с дороги…