Григорий Шелихов

Иван Ларионович посмотрел на него, помолчал, махнул рукой и ушел. Что с дураком говорить! Не хочет — не надо. Он-то, Голиков, Иван Ларионович, уже договорился с Шелиховым об условиях примирения и действовал сейчас в интересах собранной Шелиховым новой «Северо-восточной американской компании», в которую вошли купцы капиталами и персонами, правда, помельче, но зато самая компания стала числом побольше: селенгинские, иркутские, устюжские, вологодские купцы. «Один хитрюга Киселев в стороне остался на каких-то Прибыловых островах… Ну да ничего, даст бог, отнимем у него эти Прибылые острова, наплачется тогда упрямец, — подумал Иван Ларионович, бросил пешку на лествице для памяти и успокоился. — Остальные прочие сойдут, народ подходящий!» — хотя среди «прочих» Ивану Ларионовичу не нравились некоторые новые в торговых делах личности — отставной иркутский прокурор господин Будищев и какая-то баба Катерина Францевна. О ней известно только то, что она дочь генерал-майора Кличке, отставного начальника иркутского гарнизона, и ничего не известно насчет ее капитала. «Гришкины подкупные ходы!» — сообразил Иван Ларионович. Но как бы там ни было, компания существует, прописалась в казенной палате, над окнами дома Шелихова — Гришка сдал компании под контору за хорошую цену половину своего дома и склады — появилась вывеска с какими-то чертями в перьях, цветами, плодами, зверюками… «Ох, надо бы от греха подальше, да что придумаешь, коль тянет нажива! А грех… грех на искусителе Гришке, с него и спрос…»

Рассмотрение дела в совестном суде, — а спор шел с сильными людьми и спорили об очень больших деньгах, — закончилось полной победой Шелихова. Немалое значение в таком исходе сыграло заявление Шелихова, которое он сделал в начале разбирательства.

Образ убитого Хватайки, уткнувшегося лицом в мусор загаженного охотского амбара, не раз вставал перед Шелиховым, он будто напоминал ему о чем-то большом и важном, что Шелихов так и не удосужился продумать. Шелихов, рассказывая о злоключениях, выпавших ему на долю в Охотске, утаил от Натальи Алексеевны, чем кончилась история с Хватайкой, зато об убийстве храпа он поведал Селивонову, и хотя Селивонов не придал этому событию никакого значения, мореход все время тревожился, что история со смертью Лучка вдруг дойдет до жены, а от жены так просто не отделаешься.

И вот на суде он начал свое слово голосом более взволнованным, чем хотел допустить:

— Господа примирители и судьи, дозвольте сказать! Погоня за деньгами, прижим людей денег ради до добра не доводят, — из жизни испытал. Справедливости, токмо справедливости ищу! В товарищах моих по плаванию, коим мы достигли великой перед отечеством заслуги, имел я редкую удачу, а компанионы наши, из дому не выходя, приобрели неимоверные выгоды. Неужто мореходам и зверобоям, равно и сиротам и вдовицам тех отцов и мужей, кои померли в непереносных испытаниях, мочно отказать в малом награждении за кровь, за гибель?! Не поверю, зная сердце и слова всемилостивейшей государыни! — ткнул Шелихов кулаком в полотнище, висевшее над столом судей.

Стена совестного суда украшалась, как предписано было указом, крупной выпиской на полотнище принципов, взятых напрокат у великих гуманистов прошлого.

— «Человеколюбием, почтением к особе ближнего и отвращением от угнетения», — раздельно прочитал Шелихов выцветшие буквы. — Увеличения прибытков в деньгах не домогаюсь, удовольствуюсь своей долей, ежели господа старшие компанионы уступят мне захудалые кораблики, на коих завоевал я отечеству славу, да еще одну долю уступят на награждение добытчиков сверх контракта.

На этом условии Шелихов уже достиг соглашения с Голиковым, но Лебедев ни в чем уступать не хотел.

Так как одна из противных сторон и истец желали закончить спор мирным соглашением, совестные судьи вынесли решение: две десятых общей добычи выделить на вознаграждение «работных» компанионов, одну десятую оставить за Шелиховым и передать ему в собственность корабли, на которых он плавал; остаток огромной наживы разделить между старшими компанионами, сохранив оговоренные в первоначальном договоре доли участия: Ивану Голикову с племянником Михаилом — шесть долей, Лебедеву — три. Голиков и Лебедев сочли себя «ограбленными» таким приговором совестного суда, но решили примириться и отыграться на Гришке в дальнейшем.

— Богат, богат, Наташенька, и делу хозяин — корабли мне отданы! — влетел Шелихов домой, на ходу сбрасывая шляпу и гремучий кортик, с которыми, одетый в камзол, он явился в суд, чтобы внушить судьям мысль, сколь значительна разница между мореходом — государевым слугой — и купцами-аршинниками в длиннополых кафтанах.

— Не куражься, Гришата! Лебедев из амбиции в коронный суд передаст и денег не пожалеет. А там, сам знаешь, кто жирней смажет, тому и правду присудят, — старалась умерить Наталья Алексеевна форс, не приличествующий, как ей казалось, достоинству морехода и открывателя Америки.

— Селивонов Михаил Иванович не позволит…

— На Селивонова надейся, а сам не плошай.

— Ежели против меня обернется, уплыву на Кыхтак…