Григорий Шелихов

Перед лицом государыни он хотел опровергнуть сообщения капитанов Кука, Биллингса и полковника Бентама, которые пытались доказать, что не Шелихову и вообще не русским людям принадлежит право первооткрытия.

— Давай, давай, — подбодрил Селивонов усилия морехода объяснить, что ни один испанец, ни один англичанин и даже захваленный Кук не отваживались ступить на ту землю, где Шелихов основал русские поселения. — Токмо святцы русских открывателей ты закрой — не доходчивы до престола имена их: черный народ, мужики да и купцы в счет не идут… Не криви рожу-то, я никем не брезгую, говорю о тех, кто читать и решать будет! Ты чего, Григорий Иваныч, добиваешься — чинов, титла? Ты за Россией просишь удержать новооткрытая, а тебе дозволить промысел и торговлишку?.. Вот то-то и есть! Тогда так и надо записать…

Селивонов откинулся в кресле и стал обдумывать, как переложить нескладно выраженные мысли морехода. Потом склонился над бумагой и принялся писать. Наконец, после длительного молчания, прерываемого только скрипом пера, удовлетворенно отставил от глаз исписанный лист и внушительно сказал:

— Ум — хорошо, два — лучше… Окажем делу твоему со стороны власти поддержку… Слушай! — И раздельно зачитал шелиховскую вставку:

— «Да и не одна, кажется, торговля тут потерпит ущерб. Присвоения многих обретенных со стороны России мест, кои со вре-ме-нем, — последнее слово Селивонов отчеканил по складам, — особо могут стать полезны, нельзя будет удержать без важнейшего подкрепления на здешних водах русских морских сил. Следовательно, намерения вашего величества, претворенные в жизнь чем скорее, тем лучше, окажут государственному делу великую пользу…»

Здесь Селивонов остановился, чтобы проверить, какое впечатление произвели на Шелихова последние строки. Ими Селивонов пытался внушить царице собственную, давно выношенную мысль о необходимости завести в Тихом океане русский военный флот — мысль, которую, как он знал, поддерживал перед царицей его покровитель, мудрый старик Соймонов. Из писем Соймонова Селивонов знал о намерении царицы послать в Дальневосточные воды четыре военных судна из Кронштадта под командой талантливого молодого моряка капитан-лейтенанта Григория Муловского.

Восторженно-удивленное лицо Шелихова удовлетворило Селивонова. «То-то, думаешь, один ты умен, прозорлив и славе отечества прилежен», — остановил Селивонов движением руки вопросы, готовые сорваться с уст морехода, и, глубоко вздохнув, продолжал чтение обработанной шелиховской вставки:

— «Нельзя сумневаться в том, что дорога, которую показал известный мореплаватель Кук своим соотчичам, Российской державой будет оставлена, тем более, что похищенные плоды российских приобретений и прибытки, какие англичане от сего видели, всегда станут поощрять их к новым захватам. Полагаемые же меры: отправление флотилии из Балтийского моря и учреждение порта при реке Удь — совершенно могут преградить всякие сторонние покушения на дальнейшие похищения…»

«Чихнет Бентам, когда столкнется с нашими военными орлами. Это тебе не купеческие промысловые шитики! Дай мне двояшку таких, я тебе и сам показал бы, где раки морские зимуют», — завистливо подумал Шелихов, жмуря глаза как бы в ослеплении перед ширью, развернувшейся в соответствии с его замыслами и мечтами.

Дальше в рапорте шли выводы и умозаключения государственной власти на месте, и Шелихов почти не слушал. Он уже думал о том, почему так скупо и без души отражены в рапорте пережитые им и его соратниками опасности, бедствия и победы в завоевании дружбы и расположения алеутов. Хотел об этом спросить и не смел.

А Селивонов вдруг умолк и выжидательно посмотрел на Шелихова. Шелихов беспокойно посапывал и ерзал в кресле, готовый что-то сказать. Но правитель канцелярии ухмыльнулся и стал читать дальше, чуть скашивая глаз на морехода, смущенно затихшего после слов:

— «Донесенные записки оставил я такими, как они мне представлены, дабы ваше величество благоизволили из них точнее и лучше усмотреть все поступки Шелихова. Из записок же видно, что Шелихов умел привлечь народы Кадияка, Афогнака и других островов и мест и при одном российском человеке без всякого опасения отправлял по тысяче человек диких с их согласия на свои надобности далеко от пределов постоянного обитания…»

Селивонов сделал передышку, подвинулся ближе к столу и, все время незаметно наблюдая за купцом, с легкой усмешкой подумал, пробегая глазами только что прочитанное: «Ах ты, хитрый мужичишка! Как составил свои записки. Знает, что государыню хлебом не корми, ей бы токмо оды сочинять одни». И с той же ухмылкой, проведя рукой по выпуклой лысине, продолжал вслух:

— «Дела его доказывают о доброжелательстве и знании… А еще более склоняет меня к нему то, что дикие народы согласились, чтобы дети их были обучаемы российской грамоте, до того вовсе никакой им не известной, и что сорок человек из диких разных полов, вознамерясь увидеть селения российские, приехали с Шелиховым в Охотск, из коих пятнадцать человек живут в Иркутске и поныне, дабы увидеть российских жителей и образ их жизни».