Грифоны охраняют лиру

 Деревня лежала в низине — и по расположению ее сразу было понятно, что древние славяне или финноугры, некогда здесь поселившиеся, не опасались нападения соседей, а пуще прочего боялись зимних ветров: обычное дело для России, где климат опаснее лихого человека. Усмехнувшись, Никодим подумал, что ключевое наше отличие от Южной Европы (где, напротив, на каждом холме стояло бы по замку) именно в этом: в Европе прожить одному можно, из-за чего любое коллективное действие всегда добровольно, например танец тарантелла. У нас, напротив, в ходу соборность вынужденная, обусловленная внешними обстоятельствами: если не выстроиться в каре, загнав вовнутрь женщин и детей, то племя погибнет, оттого и любой индивидуализм кажется здесь высшим пределом желаний. Впрочем, в нынешнюю минуту одиночество не привлекало его нисколько: ныло плечо, оттянутое баулом, подступала жажда, чувствовался голод — в общем, как в старинном, чуть ли не из горбуновского еще репертуара, скетче: «дайте попить, а то так есть хочется, что переночевать негде». Дорога, на прощание вильнув, чтобы показать характер, стала спускаться между двух холмов; очевидно, ранней весной здесь низвергался водяной поток, изрезавший автомобильные колеи поперек движения, из-за чего Никодим несколько раз поскользнулся и чуть не упал. В густых сумерках он подходил к околице: ближайшие к лесу избы были темными, хотя не вовсе безжизненными: в одной избе горела, вероятно, лампадка перед иконой; из другого двора слышался перестук копыт и мычание коровы, лаяла собака. Пока Никодим шел, уже почти на ощупь (электричества здесь, кажется, не было), вдоль улицы, ему стало казаться, что жители бежали отсюда прямо перед его появлением, побросав имущество и скотину: все звуки, которые он слышал, принадлежали лишь бессловесным существам — квохтанье куриц, похрюкивание свиней и еще какая-то неразличимая возня. Первое попавшееся ему живое существо было кошкой: она сидела на столбце ворот и умывалась лапой, поглядывая, как показалось Никодиму, на него насмешливо. «Ты тут одна осталась, все разбежались?» — спросил он, с отвычки удивившись своему голосу. «Нет, не все еще», — неожиданно ответил ему мужской голос, и от темного, неразличимого в темноте дома отделилась щуплая фигура; блеснули очки. Незнакомец сперва показался почти подростком: одетый во что-то черное, бесформенное, вроде рабочего халата, он был невысок и худощав; в руке он держал незажженную папиросу. «Огоньком не богаты?» — обратился он к Никодиму. Чиркнула спичка, озарив на секунду его черты: редкая русая бородка, похожая более на мочалку; странное, почти безбровое, фактурно вылепленное лицо, из тех, что поневоле любили немецкие живописцы XVI века, добавляя по тогдашней моде духовной многозначительности своим моделям: пивным магнатам, сельдяным королям. Впрочем, впечатление портили какие-то лекарские очочки, крепко оседлавшие его аристократическую переносицу. Темно-русые волосы были зачесаны в семинарский пробор, смазанный еще, как показалось Никодиму, льняным маслом; впрочем, пахло от него успокаивающим деревенским ароматом: смесью дыма, полыни и еще чего-то трудноуловимого. Кошка, зашипев, спрыгнула с ворот и растворилась в темноте.

— Простите за бесцеремонность, — начал незнакомец, жадно затягиваясь, — но мы здесь люди вынужденно простые («Слышу-слышу, прямо начиная с тебя», — скептически подумал Никодим). — Вы, я извиняюсь, кто?

— Мне, вообще-то, надо в Шестопалиху, но у меня машина сломалась.

— Далеко отсюда?

— Нет, меня вез таксист из Себежа, но застрял на мосту и отказался ехать дальше.

— До Шестопалихи путь неблизкий. Вас там ждут?

— Скорее нет, чем да.

— Вы новый доктор, вероятно?

— Да нет, упаси Господь. Меня попросили сфотографировать тамошнюю усадьбу.

— Усадьбу? — протянул незнакомец. — Нет там никакой усадьбы.

— Ну сейчас нет, так была, недалеко оттуда, за лесом. Может быть, жители подскажут.

— А вот это точно нет. Жители там, мягко говоря, своеобразные.

— Ну мне все равно надо попробовать. Другое дело, что в темноте мне туда, похоже, не добраться. Можно здесь где-нибудь переночевать?

— Да это-то нетрудно, ночуйте хоть у меня. То есть в ближайшие часа три-четыре я буду занят, а потом пожалуйста. Хотите, открою вам, вы пока посидите, подождете в тепле. Или, впрочем, если угодно, пойдемте со мной, может быть, вам интересно будет. Сумочку только оставьте.