Грифон

— Не придирайся к словам, Караш.

— Алты очень плох.

— Надо заехать в больницу.

— Я уже был там. Заскочил по дороге к тебе.

— Это пять минут, — попросила Гюльнара.

Караш кивнул.

Откинувшись на спинку сиденья, Гюльнара глубоко вздохнула и огляделась. На небе над поселком распахнулась в высоких облаках темно-голубая промоина. А окрест горизонт заслоняли серые тучи. За ними скрывалось недавно взошедшее солнце.

«И надо же такому случиться, — тоскливо подумала Гюльнара и посмотрела на свои руки, бессильно лежавшие на коленях. — Надо же такому случиться… — и словно кто подтолкнул ее мысли. — Если бы это была обычная бригада, не бригада Субботина, возможно, дело об аварии не приобрело бы такого… ажиотажа. Ну, не шумели бы по этому поводу так… А тут Субботин — тот самый Субботин, и она еще… Ведь все в поселке знали об их отношениях с Алексеем. И еще в бригаде этот Саша Ахметов, с его репутацией аварийщика».

— Приехали, — сказал Караш, мягко тормозя около поселковой больницы.

— Я сейчас.

Караш не ответил и пошел следом за ней. В приемной сестра с заспанными глазами не вдруг сообразила, что им нужно, а потом быстро убежала внутрь. Устроившись в углу дивана, Караш высоко заложил ногу за ногу и, держась рукой за щиколотку, то ли бубнил, то ли напевал что-то себе под нос. Сестра не возвращалась долго. Потом вошла неторопливо, умытая, причесанная, в аккуратно повязанной косынке.

— Больной спит, — сказала сестра, обращаясь к Гюльнаре.

— Это хорошо?

— Его накачали морфием, — проговорила сестра. — Поневоле уснешь.

— Он будет жить?

Медсестра посмотрела Гюльнаре прямо в глаза:

— Если организм справится с интоксикацией, если выдержит сердце, если заживление пойдет без особых осложнений…

— Сколько еще «если»? — Гюльнара сунула руки в карманы джинсов.

— Сколько возникнет… — бросила сестра и, усевшись за стол, раскрыла какой-то журнал и что-то стала писать.

— Можно поговорить с врачом? — спросила Гюльнара.

— Нет.

— Почему?

— Он спит.

— Послушайте! — взорвалась Гюльнара.

— Если бы он понадобился больному, его бы разбудили, — не поднимая головы, спокойно сказала сестра.

Резко повернувшись, Гюльнара вышла из приемного покоя. Она дрожала от возбуждения.

— Какая дрянь… — прошептала Гюльнара, когда Караш усаживался рядом.

— Почему? — пожал плечами Караш.

Она резко повернулась к нему.

— Почему?!

— Угу, — кивнул Караш и тронул машину.

— Бездушные, грубые люди! Спать на дежурстве!

— Бездушные к нам.

— Конечно.

— А мы не бездушны, не грубы?! А? — Тонкая улыбка тронула губы Караша.

— Чем?

— Лезем, пристаем к ним в ночь, за полночь, спозаранку…

— Мы волнуемся, переживаем, а они…

— Они работают, лечат.

— Спят. Просто спят на дежурстве.

— Я предпочел бы, чтобы мой врач подошел ко мне со сна, чем с дурной головой от бессонницы. И спят наверняка не все. Те, кому не нужно спать, не спят. Да и мы не беспрерывно волнуемся за близких и знакомых. И ты, Гюльнара, рассердилась на сестру и врача не из-за Алты.

— Ну знаешь…

— Ведь ты не звонила в больницу ночью…

— Это несправедливо! — воскликнула Гюльнара, но в голосе своем, в том, как она произнесла это «несправедливо», Гюльнара не ощутила уверенности. Восклицание прозвучало скорее просьбой о пощаде за ее слишком требовательное отношение к другим и поблажки себе.

— Давай бросим, Салахова, этот разговор, — сказал Караш.

— Уже «Салахова»…

— Да, «Салахова». Когда я говорю «Гюльнара», у меня не хватает духу выложить все, что я думаю о геологе Салаховой.

— Так было всегда или только теперь? — не сдержалась, чтобы не кольнуть, Гюльнара.

— Раньше я не задумывался об этом, — просто, словно не уловив подоплеки вопроса, ответил Караш.

— Почему?

— Не было причин.

С неба послышался глухой, но по мере нарастания становившийся все звонче стрекот. В стороне пролетел вертолет и приземлился около больницы.

— Наконец-то… — проговорил Караш.

— Ты никогда не видел грифонов?

— Нет, Гюльнара, не видел.

— Я тоже. — Ей захотелось признаться, что она очень боится, но она заставила себя замолчать. Однако не утерпела: — Очень я боюсь…

— Когда ты так говоришь, Гюльнара, тебя можно называть по имени.

— А когда нельзя?

— Когда ты говоришь и думаешь, забаррикадировавшись инструкциями, предписаниями. Они не страховой полис на все несчастные случаи.

— Инструкции написаны для того, чтобы их выполняли.

— Совершенно верно, Салахова. Но каждая инструкция выработана уже после случая. На случай повторения случая. Однако нельзя даже предположить, что все возможные случайности перечислены и предусмотрены инструкциями.

— Но кто-то же должен отвечать за аварию! Разве не так?

— Так, — улыбнулся Караш. — Так-то так, но все же однако же…

— Всякая авария происходит потому, что совершено грубое нарушение правил, — обернувшись к Иомудскому и стуча кулачком по коленке, настаивала Гюльнара.

— Ты, Салахова, со своей стороны, можешь утверждать, что нарушения не было.

— Твердо, товарищ Иомудский.

— Завидная уверенность… Ты даже можешь утверждать, что знаешь, каково давление в данном пласте на глубине четырех тысяч метров.

— Ничего не случается вдруг, — вспыхнула Гюльнара. — Всегда есть предвестники опасности.