Гридень. Из варяг в греки

Москва, в принципе, расположена удачно, на перекрестке важных торговых путей. Верхнее течение реки Москвы почти примыкает к волжскому пути из арабов в варяги – отсюда далее через Селигер и Ладогу можно в Балтику выйти, то бишь в Варяжское море. Или по истокам Клязьмы – в Оку и дальше по Волге-Итилю. А с той же Оки – на Десну и Днепр.

Порт пяти морей!

Главное же – Москва в самой середке будущей Руси, а это символично, чему в этом времени уделяют серьезное внимание.

Вот мы и подскажем Олегу, где ему столицу основать.

От Москвы проложим большие прямоезжие дороги в Смоленск и Киев, в Новгород, в Булгар и Итиль…

Нет, мне это нравится!

Когда же я добрался до Городища, то обнаружил там большую толпу народа – народ ахал и восхищался храмом.

Церковь не нависала и не подавляла, она была отстраненной, отрешенной от мира, устремленной в небо. Не возникало впечатления тяжести, грузности, приземленности – храм казался легким, воздушным.

Люди задирали головы, дивясь высоте культового здания, а потом со звонницы, выстроенной неподалеку, поплыли чудные «малиновые» звоны. Я только головой покачал.

Молодцы, однако! Уже и колокола навесили!

Был у меня разговор с Яшкой на эту тему. Выстроить колокольню – четверик держит шестерик, а на нем восьмерик – было самым простым, а вот колокола…

Сейчас даже в Константинополе их нету, служки колотят в бронзовые била – толстые металлические доски, подвешенные на цепях.

Колокола Амосов обещал заказать в будущем – там отольют, только заплати. А платить было чем.

Нет, ну все равно молодцы. А вот и Яшка! Та-ак…

Я вздохнул. Амосов тащил за собою молодого парня в рясе. Высокий, нескладный, длинноволосый, с ухоженной бородкой и в очках, он больше всего напоминал хиппующего студента.

– Тысяцкому наш респект и уважуха! – заорал Яшка.

– Не подлизывайся, – осадил я его. – Это кто? Шестой?

Амосов нисколько не смутился.

– А-а… Ну, да. Знакомься – отец Георгий.

– Да какой там отец, – смутился «шестой». – Я был извержен из священного чина. Лишился сана, короче.

– А что так? – полюбопытствовал я.

– Гоша не сошелся во взглядах с иерархами церкви, – вмешался Яков. – Он утверждал, что Мария Магдалина женой приходилась Иисусу, а сам Христос родился в многодетной семье Иосифа и Марии как нормальный человек, обычный первенец. У него еще четверо братьев было младших и две сестренки.

Я глянул на Георгия и кивнул:

– Наш человек!

– Меня привлекло не столько ваше воззрение на Иисуса Христа как на смертного человека, учителя и проповедника Егошуа Назорея, – проговорил Гоша, волнуясь, – сколько утверждение единобожия. Отцы церкви запутались, пытаясь совместить несовместимое, а в результате завели нашу веру в болото многобожия и идолопоклонства. Разве статуи Богоматери и апостолов – не кумиры? Разве Святая Троица не отвергает единого Бога или, по крайней мере, не умаляет Его втрое? Разве Господь и Сатана не составляют манихейское двубожие – бога добра и бога зла? Я чуть ли не с отрочества пытался переосмыслить суть божественных речений, но все упиралось в догму, не отличимую от абсурда! А вы взяли и все узлы разрубили, разрешили парадоксы, являя ясное изложение божественности!

Я покачал головой:

– Не так все просто. Даже здесь, в этом времени, мы добьемся хулы и поношений от патриарха и папы римского, ибо не вписываемся в тесные рамки… я бы сказал – колодки церковных уложений. Для нынешних католиков и православных всякое инакомыслие является ересью. Когда князь Владимир затевал крещение Руси, он преследовал вполне конкретные цели – стать своим для Европы, но не добился этого. Рим проклинал схизматиков-православных, а Византию через двести лет растреплют крестоносцы. Так что все зря. Я же выбрал крест для другой цели – сплотить под его тенью все тутошние племена и народы. И эту задачу, Гоша, коль вы уже здесь, решать придется вам.

– Я готов! – воскликнул с жаром молодой священник.

Приглядевшись, я не заметил в нем особого фанатизма. Это был энтузиаст.

Я покосился на толпу и перекрестился в сторону храма.

* * *

…И пошло-поехало житие мое, оно же бытие, определяющее сознание. Я, наверное, не буду описывать подробно то, что происходило весной 882 года. Не потому, что мало было свершений, а по другой причине – ничего нового не случалось.

Я просто перечислю события той поры и начну рассказ о главном – или о самом интересном, это уж кому как.

На второй день после моей выписки отец Георгий крестил первых желающих восприять веру истинную. О, это надо было слышать, с каким вдохновением Гоша передавал благую весть! Ему это было нетрудно, здешний язык он знал, хоть и в усеченном виде.

В его проповедях бедный Иисус представал тем, кем и был – немного наивным, очень добрым, образованным и умным «рабби» – Учителем. Он учил всех людей любить друг друга, и сам был Человеком.

Вот такого – очеловеченного – Христа и узнавало местное население. Люди переживали за Егошуа, негодовали на подлого первосвященника, презирали Понтия Пилата, вздыхали сочувственно, жалея за крестные муки, и радовались воскрешению.