Гридень 4. Взлет

Я поднял голову к небу и почти что серьезным тоном сказал:

— Я услышал тебя, Господи. Будет храм.

— На том берегу стяг белый поднят! — закричали вновь.

— Пришли все-таки бродники, — усмехаясь, сказал я и вновь поднял голову к небу. — Два храма! А если наутро придет еще и сам Изяслав Киевский, то и монастырь в кирпиче построю.

Некоторое разочарование случилось, когда стали ладьи разгружать. Корабли заходили по одной в заводь и, выстроив что-то похожее на причал из связанных плотов, там разгружались. На ладьях прибыли только команды. Это чуть более ста воинов, все великокняжеские, если не считать тех, кого отправлял я. А загружены ладьи были оружием, немного фуража и едой. Все нужно, но нужнее люди.

Через час прибыли с другого берега сто пятьдесят бродников. Речников я так же отрядил на стены. Никаких переговоров не было больше. Я лишь обнялся с Лютом и сказал ему спасибо. Ну а он заверил, что с ним самые преданные бродники. Может и так, но дежурные получили указания следить и за этими воинами. Ну а я спать.

— Что? Где? — спросонья я растерялся и не понял почему крики, но никто не трубит тревогу.

Было уже ясно и солнце не только что взошло, а полностью в своих правах и жарило нещадно. Странно, что не проснулся от дискомфорта раньше.

Когда долго полноценно не спишь, сильно устаешь морально и физически, и, вдруг, ложишься спать и не дергают целую ночь… Организм отыгрывается за все предыдущие дни и, несмотря на то, что спишь относительно долго, просыпаешься и чувствуешь себя прескверно. Вот и со мной так. А еще затекли и руки и ноги, спать на земле даже без подстилки, лишь подложив седло под голову, в подобных условиях, конечно, удовольствие, но весьма спорное.

— Ефрем! — кричал я, и через пару минут материализовался мой адъютант.

Понимая, какие именно последуют вопросы, Ефрем сам стал докладывать. Было одно обстоятельство, которое сильно мешало говорить десятнику — это его не сходящая с лица улыбка.

До четырех тысяч конных прибыли с первыми лучами солнца. В лагере уже собирались трубить тревогу, так как дозорные в сумерках рассмотрели вражеские приготовления к новому штурму. Но не стали этого делать, за что и наказать нужно.

Союзная конница сходу атаковала уже привычную для нас и для противника комбинацию, со штурмовиками и конницей прикрытия. Всего у мятежников было четыре сотни конных и до тысячи пеших. На этот штурм враг выставлял силы чуть больше, чем обычно. Тем была более значима победа для прибывших союзников.

Они устремились в бой так, будто несколько дней наблюдали за нашим героизмом, но не вступали в сражение, копя силы. И вот они ударили. Лихо, красиво, свежо. Враг, несмотря на ротации, наверняка тоже устал. Несмотря на то, что у нас уже появились сведения о прибытии к противнику подкреплений, уверен, там царило некоторое уныние и усталость.

Так что враг был сметен, словно, походя.

— Минус человек пятьсот, не больше, — несколько сбил я полет фантазии у Ефрема, который рассказывал о полутора тысячах убитых у противника. — Итого… уже две тысячи шестьсот двадцать.

Да, было такое у меня — подсчитывать потери врага. Причем в расчет я брал только либо тяжелораненых, либо погибших.

Встала проблема, где располагаться такому большому количеству конницы. Пришлось вновь работать, строить преграды, ловушки, причем делать это нарочито открыто, чтобы враг понял масштабы и не осмелился атаковать. Нам позволили это сделать. Наверняка мятежникам нужно было время, чтобы разведать, понять кто именно пришел к нам. Ведь может так быть, что совсем рядом войско Изяслава. Так что ловушек наделали.

Нас стало ощутимо больше, но даже с такими силами давать полевое сражение было нельзя. Да и не горел я желанием еще больше лезть на передовую. Не сейчас, нужно отдохнуть, заняться лечением своих братьев.

Но что? Моя война закончилась? Или нет?

Глава 8

— Во здравие великого князя киевского Изяслава Мстиславовича, владетеля земли русской! — провозгласил здравицу новоиспеченный галицкий князь Иван Ростиславович, прозванный Берладником.

«Сука» — подумал я, но не стал высказываться.

Случился претендент, что из Братства за «здорово живешь» можно просто выйти, который ничего хорошего не сулит. Одним своим отказом быть воеводой организации Иван Ростиславович так ударил по системе Братства, что даже война нанесла менее болезненный удар со всеми боевыми потерями.

Из уже оформившихся в Братстве более трех тысяч воинов, шесть сотен ратных погибли, из иноков и послушников, после демарша Ивана Ростиславовича, ушла почти тысяча человек. И, казалось бы, попутного ветра им меж ягодиц, избавились от менее благонадежных, туда им и дорога, но Братство — это не место, куда можно прийти на годик-другой, перекрутиться и дальше пойти.