Greta oto (СИ)

Она схватила первую подвернувшуюся вазочку с мороженым и, сделав вид, что поглощает его с огромным аппетитом (на самом же деле совершенно не чувствуя вкуса), беспокойно оглядывалась по сторонам. Убедившись, что на празднике все по-прежнему преспокойно танцуют, болтают, смеются и осыпают друг друга конфетти, что никому, даже Куинни, нет никакого дела до старшей мисс Голдштейн, она заметно успокоилась. Выдохнула. И неожиданно вся предалась новому, до сих пор ни разу в жизни не испытанному ощущению. Что-то странное делалось с Тиной… Её шея и плечи, которые несколько минут назад обхватывали крепкие уверенные мужские руки, были словно вымазаны душистым, смолисто-терпким, приятно холодящим маслом пачули; таинственный, ночной, сокровенный восточный аромат проникал в кровь; на щеке, которой коснулся незнакомец, тоже дрожал лёгкий холодок, и чем больше она тёрла это местечко, тем сильнее ощущала волнительное морозящее покалывание. В груди на все возможные голоса пели птицы, щебетали, курлыкали, трещали, заливались; дышать в корсете стало труднее, чем прежде, низ живота сладостно тянуло, настырно манило потрогать себя между ног. Тина, охнув, отдёрнула руку. С губами творилось вообще нечто невообразимое. Казалось, что по какому-то неподвластному исправлению колдовству они обернулись розой и, шевеля лепестками, медленно, болезненно сладко раскрываются, превращаясь из плотно сжатого соцветия в пышное и сочное. Тина удивлялась, что никто из окружающих этого не замечает. Вся от головы до пят она была полна нового странного чувства, которое всё росло и росло… Ей захотелось танцевать, говорить, кружиться, громко смеяться, выбежать в заснеженный двор, напиться ледяного ветра, упасть в пушистый сугроб, взлететь к звёздам. Она совсем забыла, что сутуловата и бесцветна, что даже на бал надела серое, хоть и шёлковое, платье, что её туфли на два размера больше, чем у одноклассниц, а тощие ножки за глаза называют спичками, что у неё “неопределенная наружность” (так однажды отозвались о ней девчонки в нечаянно подслушанном Тиной разговоре). Забыла она и о том, что, дабы не быть обиженной или просто выжить, нужно прятать глаза, держать душу на замке и казаться незаметной. Когда мимо неё проходил похожий на смуглого Эрота Луис Лого, Тина улыбнулась ему так широко и ласково, что тот, споткнувшись, остановился, вопросительно поднял брови и, заозиравшись, почему-то заикаясь, пробормотал:

— Э… Грет-та? Ой,Тин-на… Дона, простите, миссис Голдштейн. То есть мисс. Сеньорита. Вы сегодня просто очаровательны. Вам так идёт цвет светлого маренго. Или это фельдграу? Прекрасно гармонирует с цветом ваших глаз. Не будете ли возражать, если я приглашу вас на следующий фокстрот? — Его уши так забавно покраснели.

— Извините, я фокстротов не танцую, — по привычке отказала Тина и добавила: — Разве что вальс. — Она игриво повела плечиком, от чего Луис совсем растерялся и захлопал глазами. А мисс Голдштейн, изящно махнув краем подола и улыбаясь ещё ласковее, направилась к столику с пирожными.

“Какой роскошный бал, какие великолепные люди вокруг. А за окнами — искристый снег и дивные песни столетних елей. Какая чудесная зима!”

Она с удовольствием съела два пирожных, запила горячим пуншем и задумалась. Перед ней стояла небольшая проблема — объяснить себе недавнее эротическое приключение. Оно хоть и носило характер таинственный и романический, но не содержало загадок. Наверняка какой-то старшекурсник, местный или из гостящих школ, назначил некой девушке свидание в секретной, вполне комфортабельно оборудованной нише тёмного коридора, ведущего к гостиной Вампуса, долго ждал за углом и, будучи нервно возбуждён, принял случайно забредшую туда Порпентину за свою пассию. А в момент поцелуя понял собственную ужасную ошибку и бежал. Возможно даже, это был кто-то из преподавателей! О!

Поражённая таким извращённым предположением, невольно облизывая пылающие губы, она принялась оглядывать мужские лица. “Кто же это был?! Кто? Определённо некто молодой, потому что старые не ходят на романтические рандеву и не обладают такими сильными руками. Настоящий джентльмен и непременно красивый, это ощущалось по голосу, запаху…”