Greta oto (СИ)

После короткой передышки оркестр грянул с новой силой, Тина вздрогнула; музыка, обрушившись откуда-то сверху, из-под искрящегося алмазными снежинками потолка, попыталась улизнуть в высокие, покрытые движущимися ледяными узорами окна, и, потерпев неудачу, принялась раскачивать хрустальные подвески огромной люстры и играть с огоньками свечей. В воздухе запахло свежей хвоей, чистым снегом, домашним печеньем, глинтвейном. Рождеством. На несколько мгновений погас свет, и в полной темноте под мелодичный перезвон бубенчиков посередине зала вдруг побежали спиралью разноцветные гирлянды, соединились под самым потолком в два белоснежных крыла, осветивших зал такой яркой вспышкой, что многие зажмурились. Тина, замирая от детского восторга, тоже невольно закрыла глаза. Открыв их через секунду, увидела огромную нарядную пушистую ёлку с ангелом на верхушке. Раздался оглушительный треск салюта, всё замигало, понеслось, аплодисменты и радостные возгласы сыпались со всех сторон. Начались совсем другие, современные танцы.

От музыки и пунша у Тины загорелись щёки. Вальс, плывший по залу пьянящим туманом, вскружил голову. Подбежавшую расцеловать её весёлую сестру тут же пригласил на танец Солли Мурый, и они грациозно заскользили по паркету. Тина стояла в сторонке среди нетанцующих и наблюдала. Сама она ни разу в жизни не танцевала в паре, иначе как с заранее назначенным кавалером и после официальных репетиций на уроках хороших манер. Ей нравилось, когда какой-нибудь парень в режиме импровизации у всех на глазах брал девушку за талию и подставлял ей для руки плечо, но вообразить себя в положении этой девушки она никак не могла. Зачем, для чего эти глупости? Было время, когда, попав в Ильверморни, она немного завидовала храбрости, прыти и какой-то неудержимой внутренней и внешней свободе новых подруг, ровесниц Куинни, и болела душой, сознавая собственную робость и бесцветность, ужасно смущалась слишком быстро прибавляющегося размера своих туфель, начавшей зачем-то расти груди и высыпавших на щеках уродливых прыщей, пряталась в застенчивость и сутулость, как черепаха в панцирь. Однако со временем это сознание стало привычным, начало приниматься ею добровольно и абсолютно искренне, и теперь Тина, глядя на танцующих или громко смеющихся, уже не завидовала, а только грустно умилялась. Каждому — своё. Так устроен мир. Правильно устроен. Счастливой можно стать, если занимать собственное, пусть и скромное, место, не посягая на чужие.

После вальса вокруг рождественской ёлки понёсся зажигательный фокстрот; когда кекуок сменился танго, Тина, решив немного отдохнуть от шума и тесного корсета, вышла в портретную галерею. Там, убедившись, что находится одна в полумраке, подняла юбку, расслабила шнуровку на спине, подтянула панталоны и с наслаждением вздохнула полной грудью. Какая-то дама с картины неодобрительно фыркнула, Тина ойкнула, лишь сейчас заметив, что все мужские взгляды с ближайших холстов устремлены на неё. Густо покраснев, она поспешила скрыться за углом, в узком коридорчике. Здесь тоже на стенах висели картины, но не волшебные, а обыкновенные, и они нравились Тине куда больше. Потому что будто говорили на её языке, не навязывали свою волю, не спорили, молчаливо позволяли разглядывать себя и погружаться в мир переживаний людей, создавших их, понять чьи-то далёкие души, приблизиться к чему-то важному, открытому кем-то незнакомым после длительных поисков… Особенно надолго Тина задержалась перед изображением сцены боя юной и хрупкой Изольды Сейр с огромным злобным скрытнем ради спасения незнакомого пакваджи, потом задумчиво и слегка мечтательно любовалась старинным семейным портретом четы Стюард: Джеймс, Изольда и четверо их детей, родные девочки-близняшки и старшие приёмные мальчики. Горный шотландский пейзаж с едва заметной вдалеке остроконечной точкой Хогвартса, над которым вольно парили не то огромные птицы, не то гиппогрифы или драконы, заставил её сердце о чём-то затосковать.