Грехи наших отцов

Бёрье Стрём тряхнул головой. Его одолевало чувство опустошенности. Как поваленный лес – вокруг убогой избушки, которая сама по себе ничего не стоила.

Июнь 1966 года

Как-то раз мать предложила Бёрье прогуляться к их лесному домику. Они иногда перезванивались, несмотря ни на что.

– Составишь мне компанию? – спросила она.

И после того как Бёрье съехал от нее на съемную квартиру, время от времени они наведывались к избушке, где всегда находилось что подправить. А старый лес вокруг заставлял забыть даже самые сильные обиды. Это там мать как-то сказала:

– Нельзя быть совсем уж несчастным, пока ветер шумит в кронах.

Бёрье взял почтовую машину. Прав у него не было, но на почте на такие вещи смотрели сквозь пальцы. Всю дорогу они с матерью не проронили ни слова. В начале осени Бёрье собирался на свой первый чемпионат Швеции среди юниоров, но это была не та тема, которую можно обсуждать с матерью.

Они припарковались и пошли к дому. Бёрье любил эту тропинку – еще совсем маленьким гулял здесь с матерью с рюкзаком за спиной. Они поднялись на холм с восточного склона, оставив внизу повседневную жизнь, и пошли навстречу ветру, лесу и его обитателям.

Миновали все камни его детства – Камень Отдыха, Ящерицу, Камень Сока, Королевский Трон и Камень Троллей. В лесу мать никогда не спешила. Позволяла Бёрье снять рюкзак и взобраться на обломок скалы. А сама в это время закуривала сигарету, подставив лицо солнцу.

Они уже слышали шум ручья в овраге. Мать сказала, что неплохо бы заварить кофе. Но как только вышла к дому, в ужасе застыла на месте. Теперь их избушка стояла не в лесу, а на открытой поляне, больше напоминавшей поле битвы. То, что было древним лесом, превратилось в мертвую вырубку.

Огромные ивы, покрытые лишайником, который становился изумрудным во время дождя, поверженные, лежали на земле. Как и осины, чьи листья под ветром издавали звуки, напоминавшие журчание ручья. На мертвых березах еще зеленели мелкие июньские листочки. Им никогда не сменить летний цвет на горящие осенние краски. Высокие ели, вековые сосны с похожими на облака кронами, в которых гнездились хищные птицы, – все обратилось в прах, посреди которого их дом выглядел словно раздетым. Лишенный роскошного облачения, он оказался жалкой лачугой.

Бёрье молчал. Этот лес был их домом. Сколько раз съезжал он по склону на лыжах, и всегда попадал в свободное пространство между стволами… Их птицы и хлопотливые лесные зверушки. Черничные поляны. Мягкий мох. Теперь все это было уничтожено безвозвратно.

Мать заплакала. Достала сигарету, сунула в рот, но уронила спички на землю. Пахло свежеспиленной древесиной. Кроме запаха боксерского клуба, это был лучший запах, который знал Бёрье. Но теперь он врезáлся в ноздри, как острый нож. Бёрье наклонился. Его стошнило прямо на тропинку.

Оба они понимали, чьих это рук дело. Что таким образом дядя Хильдинг отомстил Бёрье за то, что тот повалил его на пол. Потому что мать владела только избушкой. Лес принадлежал братьям, и по закону они могли делать с ним что хотели.

«Я убью его», – думал Бёрье на обратном пути в машине.

И прекрасно понимал, что никогда этого не сделает.

* * *

Свен-Эрик Стольнаке потряс Бёрье Стрёма за плечо, возвращая к действительности.

– Послушай, что я говорю… Если это советская мафия застрелила твоего отца, то почему они не сделали это прямо там, на месте. В доме в Курккио, где ты с ним был?

– Но… может, они все-таки надеялись что-то с него получить? – предположил Бёрье Стрём.

– И поэтому увезли его на Палосаари? Но что они делали на острове?.. М-да… Здесь без бутылки не разобраться… Кстати, насчет бутылки: не хочешь поужинать у нас дома? Это я не к тому, что мы непременно должны пить.

– Спасибо, в другой раз, может быть. А сейчас я хотел…

Бёрье Стрём не договорил. Он собирался было сказать, что хотел побыть один, но это означало солгать.

– Что вы знаете о Рагнхильд Пеккари? – спросил он.

«Не так много», – мысленно ответил Стольнаке, которому вдруг почему-то стало страшно весело.

– Ну, что… настоящая железная леди – вот что я могу о ней сказать. Занималась рафтингом, еще с восьмидесятых. Единственная женщина, спустившаяся по Кенигсфорсену. Работала медсестрой «Скорой помощи». А вот с мужчинами ей не везло, как я слышал. Отец ее дочери много пил, хотя и исправился после того, как они разошлись.

Бёрье и Свен-Эрик простились, с тем чтобы вскорости созвониться. Некоторое время Бёрье стоял на улице и слушал, как с крыш капает вода. В его жизни бывали периоды, когда он тосковал по матчам. На ринге все слишком запутанное и сложное забывается само собой. Есть только жизнь и смерть. Ты и противник. Тело горит от изнеможения, остальное остается снаружи.

Бывали периоды, когда Бёрье тосковал по бутылке. Как после Катскилл-Маунтинс или когда переехал в Эльвсбю. Но это давно в прошлом.

Были и женщины. Много. Они выскакивали с табличками в руках в перерывах между раундами. Сидели в первых рядах, сильно накрашенные. Делили с Бёрье постель. Он покупал им колье и меха, исходя из своих финансовых возможностей.