Грехи наших отцов

Ночью Бёрье долго ворочался на своем матрасе. Он редко позволял себе думать об отце. Воспоминания выцветают, если к ним обращаются слишком часто. Приобретают странные оттенки, которых не имели изначально, а потом бледнеют – совсем как синяки. Но в ту ночь Бёрье снова обнимал руками отцовский торс и прижимался щекой к широкой спине. Они ехали на мотоцикле через Турнедален – мимо розовых в закатном солнце березок и коров, возвращавшихся домой с пастбища. Только солнце и встречный ветер. И отцовская спина – единственная надежная опора.

* * *

Всю следующую неделю Бёрье не появлялся в клубе. Дядя установил жесткий распорядок: сразу после школы – почта, потом – домой. По воскресеньям – в молитвенный дом. Остальное время – в квартире, за закрытыми дверями. Бёрье это не нравилось, но что он мог сделать? Нужно было срочно что-то придумать, но на сегодняшний день никакого определенного плана у него не было.

Ночами Бёрье снилось, что его заперли в пустом и темном доме с медведем, который тяжело и громко дышит где-то в гардеробе или под кроватью. Бёрье просыпался от невыносимой духоты и кислого, теплого дыхания младших мальчиков.

Как-то на неделе он боролся с ними на полу. Потом гонял по всей квартире и впервые услышал, как смеется Мария. Но за четверть часа до возвращения Хильдинга вся семья вдруг занялась тряпичными ковриками. Их так любовно расправляли, расчесывая пальцами бахрому, что Бёрье не смел дышать.

Ему тут же захотелось бежать прочь из этой квартиры. Домой… нет, только не к матери. В клуб.

Однажды, после работы, он все-таки туда дошел.

Ниркин-Юсси и Сису-Сикке кивнули, оба серьезные и сосредоточенные.

Весь вечер были одни спарринги, и ком в желудке, с которым Бёрье проходил всю неделю, наконец рассосался. В начале девятого Бёрье забросил перчатки и капу в шкаф и шел пешком до самого Ломболо. Ветер ледяными иглами впивался в кожу.

Уже в десятом часу Бёрье, наконец, появился в квартире Хильдинга. Дядя позвал его в гостиную. Он стоял там, сложив руки за спиной. Мария и дети выстроились вдоль стен, молчаливые и бледные. Для Бёрье был приготовлен стул посредине комнаты. Все слишком походило на спектакль, и он понял, что так принято наказывать в этой семье провинившихся.

Ярость матери была как кипящий котел – все бежало через край и очень быстро заканчивалось. Но гнев дяди, холодный и спокойный, проникал глубоко. И взрывал изнутри камень.

Голос дяди оставался мягок. Как снежный сугроб, под которым ледяная корка – причина зимнего голода оленей. Дядя спросил Бёрье, где тот был. Потом объяснил, что Бёрье избалован. Что сам сатана – великий растлитель – вонзил когти в его душу. Кто еще может заставить человека избивать ближних до потери сознания? И ради чего? Блестящего кубка? Преходящей славы земной?

Теперь дядя желал услышать от самого Бёрье, что с боксом покончено. Что Бёрье останется глух, когда змей-искуситель в очередной раз предложит ему ядовитый запретный плод. Дядя не мог позволить Бёрье и дальше идти этой широкой, проторенный дорогой – прямым ходом к вечным мукам. Его любовь была слишком сильна, чтобы допустить такое.

– Скажи это сам, – повторил Хильдинг. – Обещай мне, что не вернешься туда.

Бёрье оглянулся на Марию и детей. Младшая девочка сидела у Марии на коленях и сосала палец. Мальчики, по стенке, пятились к двери – как можно дальше от Хильдинга.

Очень может быть, что сатана и в самом деле вонзил когти в Бёрье. Был же кто-то, кто формулировал мысли в его голове. В том числе и о том, что вокруг дяди все шушукаются и пригибаются. И никто не осмеливается сказать правду с поднятой головой – ни в семье, ни в молитвенном доме. «Но на работе, – подумал Бёрье, – среди простых рабочих – финнов и коммунистов, не знающих деликатного обращения? Там всё наверняка иначе». Должно быть, это змей-искуситель подсказывал Бёрье, что на работе дядя Хильдинг не такой герой. Бёрье представил себе робкого Хильдинга среди грубых горняков, которые не выносят длинные проповеди, – и страха как ни бывало.

– Я жду, – напомнил Хильдинг все с тем же ледяным спокойствием. – Скажи сам, что с боксом покончено.

– Нет, – ответил Бёрье и сделал движение встать.

Он немедленно уйдет из этой квартиры. В клубе наверняка еще кто-то есть. Можно будет переночевать на полу в раздевалке.

Но дядя ударил Бёрье в грудь, так что тот снова упал задом на стул.

– Никуда ты не пойдешь, пока мы не закончим.

– Вряд ли у тебя получится мне запретить, – ответил Бёрье. – Ты мне не отец.

Бёрье снова поднялся. Дядя размахнулся…

Он был выше, но не намного. И на этот раз Бёрье оказался готов к нападению, мягко ускользнув в сторону. Хильдинг потерял равновесие, шагнул вперед, чтобы не упасть, и ударился ногой о стул. Повернулся к Бёрье. С прочерченных карандашом губ сорвалось что-то вроде недовольного ворчания.