Граждане

Далее Ярош объяснил, что жалоба на Дзялынца исходит от зетемповского актива и что у них в школе это первый случай, когда ученики выступают обвинителями педагога.

— Надо учесть и то, — сказал он, — что политические убеждения профессора Дзялынца давно уже кажутся подозрительными не только ученикам, но и педагогическому совету и родительскому комитету.

Ярош повернул к Дзялынцу одутловатое лицо без всякого признака растительности.

— Ждем ваших объяснений, коллега, — сказал он и, горбясь, сел на место.

Моравецкий из-под полуопущенных век наблюдал за Дзялынцем. Слушая его, он чувствовал, как растет в нем глубокое, спокойное убеждение: да, он не ошибся в этом человеке и был прав, когда разъяснял мальчикам их ошибку. Дзялынец говорил складно и логично, и эта логичность возымела свое действие. Он сказал, что фразы, которые ученикам показались политически недопустимыми, можно прочесть в комментариях к роману Жеромского «Канун весны», а комментарии эти писал марксист.

— Не понимаю, — буркнул Ярош среди внезапно наступившего молчания. — Будьте добры, поясните точнее.

Дзялынец, усмехаясь уголками тонких губ, процитировал фразу дословно и пояснил: критик указывает, в чем идеологическое заблуждение автора, и он, Дзялынец, на уроке воспользовался этим комментарием. А ученики вообразили, что он согласен не с комментарием, а с идеей Жеромского.

— Если марксист скажет: «Сцена похода на Бельведер написана Жеромским как предостережение против революции», — говорил Дзялынец спокойно, — то это будет толкование марксистское. А если то же самое повторит человек, которому не доверяют, то это уже будет мнение реакционное. Все зависит от того, какой человек произнес эти слова.

В конференц-зале стояла тягостная, напряженная тишина. Моравецкий быстро обвел всех глазами. Приметил, что учитель русского языка Сивицкий, который до этого явно скучал и от скуки вертел старый глобус, теперь поднял темно-рыжую голову и всматривался в Дзялынца сосредоточенно и недоверчиво. Моравецкого не меньше взволновали слова Дзялынца. Объяснение показалось ему бесспорно правдивым. «Вот, так я и предчувствовал!» — Хотелось ударить себя по лбу и крикнуть: «Товарищи, и как это нам раньше не пришло в голову!»

Дело казалось ему настолько ясным, что, когда раздался резкий голос Яроша, он не мог сдержать порыва раздражения: чего ему еще надо?

— Из заявления учеников одиннадцатого класса видно, что это еще не все, — сказал Ярош и выжидательно замолчал, поглядывая на лежавшую перед ним бумагу.

— Я больше ничего не припоминаю, коллега, — возразил Дзялынец ледяным тоном. И тоже замолчал, словно чего-то ожидая.

Все смотрели на Яроша. Нос Шульмерского наклонился к уху Гожели, который был глуховат.

— О чем, собственно, речь? — шопотом спросил учитель гимнастики у Моравецкого. Он был не в курсе дела. Моравецкий не ответил.

— Вас обвиняют в том, — с расстановкой продолжал Ярош, — что вы оскорбили ученика Вейса. Повидимому, вы попрекнули его происхождением… Сейчас процитирую вашу фразу…

— Повторяю: ничего такого я не помню, — сказал Дзялынец вежливо, но твердо. — Происхождением учеников я никогда не интересовался.

— Погодите, — Ярош нагнулся над бумагами. — Вот: «Когда Вейс запротестовал против такого вредительского толкования, профессор Дзялынец сказал, что Вейс меньше всего может судить об этом. Нетрудно было догадаться, что профессор имел в виду его непольскую национальность. Наш товарищ Вейс не заслужил этого, так как всем известно, что… Ну, и так далее. — Ярош покосился на Дзялынца.

Дзялынец медленно поднял глаза и секунду внимательно смотрел на него.

— Вы могли бы избавить меня от выслушивания, а себя — от чтения этой жалобы. — Он покачал головой. — Я не хочу думать о наших учениках хуже, чем они того заслуживают.

— Просим ответа по существу, — сказал Постылло внушительным тоном.

— Охотно, коллега. — Дзялынец все еще усмехался. — Очень охотно. Когда ученик Вейс перебил меня, я сделал то, что на моем месте сделал бы каждый учитель: призвал его к порядку. «Вейс, — сказал я ему, — ты меньше всего можешь судить об этом, так как слушал меня невнимательно». Вот и все, коллега Ярош. Я не сторонник того, чтобы ставить в угол или выгонять из класса учеников одиннадцатого класса. Это, я думаю, само собой ясно.

— Невероятная вещь… — громко проворчал Шульмерский. — Трудно даже себе представить…

Ксендз Лесняж сочувственно закивал головой. Он уже не читал журнал и с удрученным видом поглядывал на всех из-под коротких белесых ресниц.

— Оба мы — я и профессор Моравецкий, — тихо заговорил Дзялынец, — давно предвидели последствия той вредной атмосферы, какая создана здесь вокруг группы преподавателей, атмосферы недоверия, ни на чем не основанных подозрений. Не удивительно, что ученики использовали ее при первом удобном случае.

— Вы кончили? Благодарю вас, — поспешно бросил директор Ярош. — Кто хочет высказаться?