Граждане

Выступало несколько человек, в том числе хромой физик, доктор Гелертович в обмотанном вокруг шеи вязаном шарфе, из-под которого вылезали клочья грязной ваты, и учительница немецкого языка панна Браун, румяная, седая, остриженная по-мужски. Слова звучали неуверенно, никто не высказал решительного мнения. В общем все считали, что инцидент исчерпан. — Было бы желательно, — несмело сказала панна Браун, — чтобы отношения между коллегой Дзялынцем и учениками одиннадцатого класса наладились. И мне думается, что коллега Дзялынец должен сделать первый шаг.

— Я целиком с этим согласен! — подхватил доктор Гелертович.

Шульмерский наклонился к нему и спросил с ядовитой учтивостью:

— Значит, прощения у них просить? Так, что ли? Они его облили грязью, а вы находите, что он у них должен прощения просить? Ну, поздравляю вас с таким решением, коллега!

Вошел Реськевич, неся чай для профессора Гожели. Минуту-другую слышалось только позвякивание ложечки в стакане. Моравецкий, возмущенный словами Шульмерского, хотел выступить в защиту учеников, но Ярош его остановил: Постылло просил слова раньше. Слушая тихий, но внятный голос Постылло, Моравецкий опять с трудом подавлял в себе протест против вполне правильных доводов, которые приводил Постылло. «Может, он и прав, — твердил он про себя, — может, даже он всегда прав, а все-таки мальчики его не любят».

Однако он слушал внимательно, так как Постылло говорил как раз о том, что смутно беспокоило и его самого.

— Все это выглядит удивительно логично, я бы даже сказал — чересчур логично, — говорил почтенный историк. — Тут и марксистское предисловие, и нездоровая атмосфера в школе, и поразительная память коллеги Дзялынца… Частенько бывает, что лучше всего приходится по ноге чужой башмак. Не кажется ли вам, товарищи, что все эти обстоятельства, указанные профессором Дзялынцем, что-то очень уж удачно совпали?

«Вот! Я это самое чувствовал», — опять мысленно сказал себе Моравецкий, на этот раз с огорчением. По лицам заметно было, что большинство присутствующих согласно с не совсем еще ясными, но несомненно правильными выводами Постылло.

Ярош назвал фамилию Моравецкого, но тот отрицательно покачал головой, отказываясь от слова. Тогда выступил сам Ярош и четко сказал о том, на что только намекал Постылло:

— Остается все-таки вопрос, чем же вызвана жалоба учеников? Ничем? Цепью недоразумений? Я не склонен этому верить, товарищи! Чистейшие случайности редки, очень редки. А притом — мы все знаем профессора Дзялынца.

Моравецкий, сложив руки на животе, ждал, силясь заглушить в себе растущую тревогу.

— Вы нам уже не один раз давали поводы к недоверию! — крикнул Сивицкий Дзялынцу. — Так пусть вас не удивляет, что мы не можем так просто принять ваши объяснения. Знаете пословицу: «Что посеешь, то и пожнешь»? И зачем прикрываться марксизмом? Мы отлично все понимаем, коллега Дзялынец.

Дзялынец вежливо попросил Сивицкого сказать яснее, чего он, собственно, хочет. — Насколько я помню, только что от меня требовали конкретных пояснений.

Моравецкий вдруг встретил устремленный на него пристальный взгляд Постылло. Он опустил голову и стал смотреть на свою руку с зажженной папиросой. Дым щипал глаза.

— Конкретные пояснения? — услышал он голос Постылло. — Вероятно, никто из нас не подготовил их так старательно, как вы, коллега Дзялынец. И никто не имел таких опытных помощников, какого вы имели в лице профессора Моравецкого.

«Говори, говори, — думал Моравецкий, не поднимая глаз. — Я слушаю спокойно».

— Это тоже надо занести в протокол? — донесся сдавленный голос Агнешки.

Вопрос ее остался без ответа. Постылло попрежнему усмехался. Нагнув вперед гладко остриженную голову с плотно прилегающими ушами, он продолжал свою речь, отмечая тот «характерный факт», что Дзялынец сослался на Моравецкого как на свидетеля и как на человека, который вместе с ним терпит незаслуженные обиды.

— Обиды, — повторил он, по своему обыкновению напирая на слова. — Заметьте, коллеги, здесь якобы совершалась несправедливость, и жертвой ее пали два совершенно беззащитных члена нашего коллектива…

— Я этого не говорил, — крикнул Моравецкий.

— Но вы не раз говорили другие вещи, — отпарировал Постылло. — Помните ваши иронические замечания насчет новых методов обучения, рекомендованных партией и правительством?

Моравецкий не отвечал, угнетенный молчанием, наступившим после этих слов, пораженный тем, что никто его не защищает. «Это уму непостижимо! Ведь они должны понимать, что я это говорил не из враждебных чувств!»

— Оба вы, — продолжал все настойчивее Постылло, — да, оба вы с профессором Дзялынцем пытались создать в школе оппозицию. Может быть, не вполне явную, но оппозицию. Нужно ли приводить факты?