Граждане

— Ну, тогда все в порядке. — Моравецкий сошел с лесенки и вытер руки.

Немного помрачнев, он прошел вдоль полок и остановился у окна, выходившего на улицу. Дождь перестал, жирно блестели лужи, и в них отражались огни фонарей, горевших за решетчатым забором недостроенного дома на другой стороне улицы. Моравецкий смотрел на мощный каркас здания, едва доведенный до первого этажа и заботливо обвитый густым частоколом лесов, над которым высились четыре высокие башни подъемных кранов. «Эх, там бы работать!» — уныло думал Моравецкий. Он сейчас завидовал людям, строившим этот дом. Не проще ли это, чем заниматься воспитанием оравы мальчишек от первого до одиннадцатого класса? Вот не угодно ли: каких-нибудь две недели назад здесь была только четырехугольная яма, вырытая в глине, а сейчас… Да, легче класть фундамент дома, чем развивать ум и характер в этих загадочных существах, которые каждый день съезжают верхом по перилам школьной лестницы. Арнович, Видек, Шрам… Мальчики, у которых банды предателей убили отцов-коммунистов, и мальчики, которых родители учат ненависти… Такие, которые крадут книги, чтобы, продав их, купить водки, — и Стефан Свенцкий, этот кладезь мудрости… А среди них он, Ежи Моравецкий, мечется и лезет из кожи, стараясь преподать им «высшую закономерность поступков и мыслей» — эликсир, где-нибудь верно существующий, но пока еще не определенный и, собственно, даже не найденный. Не обманывает ли он их? Что он может дать им, кроме чуткого товарищеского внимания, за которое, должно быть, они и любят его больше, чем Постылло или Шульмерского? Что он вообще может дать кому бы то ни было? Прощаясь сегодня с Кристиной, он подумал, что за все прожитые вместе годы он не сумел дать ей самого главного: правильного представления о жизни, о высшем долге человека. Выполнив его, человек и после смерти не уходит из мира. Кристина, наверное, боится смерти, хотя хорошо скрывает свой страх. А он, самый близкий ей человек, не уберег ее от этого! Для кого закон жизни непостижим, для того и конец ее так же непостижим и страшен. Он и Кристина оба молчали о главном пятнадцать лет, до самого последнего дня, когда он, стоя перед ней в коридоре больницы, не нашел нужных слов. Это его вина. Вина мужчины.

Почему-то вспомнилось ему лицо Яроша и его недружелюбный взгляд из-под выпуклого, шишковатого лба. — Не все есть в книгах, дорогой коллега, — шутливо заметил как-то Моравецкий, когда Ярош на заседании предложил учителям основательнее изучать теорию марксизма. В то время это казалось Моравецкому лишним: подумать только, старый клерикал Гожеля — и теория прибавочной стоимости! А сейчас, бог знает почему, Моравецкий вдруг задал себе вопрос: что сказал бы такой Ярош о жизни и смерти безнадежно больному человеку, если бы, конечно, счел это своим долгом… ну, допустим, на пороге больничной палаты, провожая жену…

Он медленно повел плечами, словно отряхиваясь от нелепых мыслей. Нет, такие, как Ярош, вероятно, никогда не рассуждают о смерти, а от раздумий о жизни их избавляет раз навсегда выработанное мировоззрение. Впрочем, кто знает? Ведь ему почти ничего не известно об Яроше, он не знает даже, есть ли у директора жена.

— Арнович, — сказал он, обернувшись, — в восьмой «А» поступил новый ученик Видек. Ты его не знаешь?

— Нет, — ответил Арнович, обмакивая перо в чернильницу.

— Такой маленький блондинчик. Шрам учит его играть на кларнете. У него недавно умер отец. Ты бы занялся им в свободное время. Зайди как-нибудь в восьмой «А», поговори с мальчуганом, узнай, как ему живется. Ладно?

— Ладно, пан профессор.

Моравецкий удовлетворенно засвистал и, глядя через плечо Арновича, добавил:

— Считай это за свое первое зетемповское обязательство. Вступишь в ЗМП, как невеста с приданым. А теперь покажи-ка мне, как ты заполняешь карточки.

И Моравецкий начал рыться в ящиках с картотекой и отчитывать Арновича за небрежный почерк. За этим занятием застал его Реськевич, который прибежал сказать, что заседание началось еще четверть часа назад.

4

Когда Моравецкий появился в дверях конференц-зала, Агнешка подняла глаза от разложенных перед ней листов бумаги и улыбнулась ему. Она сидела в конце длинного стола, покрытого зеленым сукном: видимо, сегодня была ее очередь вести протокол. Протискиваясь между рядами уже занятых стульев и стеклянным шкафом, в котором на полках стояли работы учеников — модели и макеты новых зданий столицы, Моравецкий дружески кивнул Агнешке. Он сел на свободное место, рядом с учителем гимнастики. Тот подвинулся и сказал вполголоса:

— Честь имею. Как поживаете?