Графоманы не плачут

Дядя Вова допил очередную кружку чая, вымыл и спрятал её назад в ящик. Тщательно проверил заготовленную загодя верёвку, привязал её к металлической трубе, влез на табуретку и надел петлю на голову.

– Если ты здесь, внутри, то тебе давно стоило сделать это, а если нет, то не буду утруждать тебя тем, что могу сделать и сам, – хрипло произнёс старик, глядя в окно, где тучи уже начали рассеиваться, будто специально позволяя солнечному свету пробиться на землю, чтобы все успели увидеть тот миг, когда «сойдутся луна и солнце».

– Показуха всё это… – вновь сказал он и оттолкнул табуретку…

1 час 45 минут до

Никакие голоса хористов уже не могли заглушить те стенания, тот вой обречённых, что разносился под куполом храма. Несколько тысяч людей сумели впихнуться вовнутрь и ещё больше стояли снаружи, пытаясь в последний миг быть как можно ближе к Богу, надеясь на спасение, в которое они не верили…

Люди рыдали, моля о прощении, мало задумываясь над тем, за что… Люди рыдали, а хор пел… Очень чинно пел здесь, в центре Москвы, и совсем по-другому, весело, с плясками, пел хор в центре Чикаго.

Все церкви мира и многочисленные секты ждали наступления рокового часа, который уже несколько раз назначали, но потом откладывали разные «предсказатели». И именно в этот раз почему-то все церкви разом признали наступление Судного дня…

Все наспех отпускали грехи, уже давно не выдерживая полной процедуры, так как желающие исповедаться прибывали и прибывали…

47 минут до

Решение далось ей не сразу.

Со слезами на глазах Лариса взяла две таблетки, налила стакан воды.

– Выпей, Дениска, выпей. Так надо.

Малышу явно не хотелось пить лекарство, он отворачивался, пытался выплюнуть его.

– Выпей, и мы пойдем баиньки… – Наконец Ларисе удалось запихать таблетку сыну, тот проглотил её, и лишь после этого она сама выпила вторую.

Взяла сына на руки, уложила его на кровать:

– Теперь мы будем спать. Долго-долго. И тебе приснятся хорошие сны, – и тихо запела любимую с детства колыбельную: «За печкою поёт сверчок, угомонись, не плачь, сынок…»

Когда Дениска задремал, она легла рядом и, закрыв глаза, рыдая произнесла:

– Прости меня, Господи, прости… Пусть лучше так… Тихо и спокойно…

3 минуты до

Дима и сам не знал, зачем достал старый отцовский револьвер. Но оружие в руках придавало сейчас какой-то решимости. Вот только для чего?

Он включил телевизор и радио на полную громкость, чтобы заглушить крики истерии, доносившиеся, как ему казалось, отовсюду.

На экране сменялись кадры прекраснейших пейзажей, эпизодов истории человечества, достижений мысли… И всё это сопровождалось великим «Адажио» Томасо Альбинони…

Неизвестный ди-джей радио не отставал от телевидения. В этот миг он не нашёл ничего лучшего, как включить перед своим уходом (или помрачением?) бессмертный «Реквием» Моцарта, как бы насмехаясь над последними слушателями.

«Прими их души, Господи…»

Но даже музыка не могла заглушить то, что творилось сейчас у него внутри.

Сначала Додик со своими дурацкими вопросами, а потом ужасный труп с вывалившимся языком… И яркое солнце, глядящее на это, такое неуместное в последние минуты существования человечества.

«Зачем делать грехи?.. Прими их души, Господи…»

Солнце стало меркнуть, Тьма всё больше сгущалась, а два оркестра гремели…

Дима не выдержал напряжения и с диким воплем схватил старый пистолет. Гром музыки заглушил ещё один отчаянный выстрел…

Время отсчёта

Солнце скрылось за диском луны, и крик ужаса прокатился по всей планете, переходя в предсмертные хрипы…

2 часа 11 минут после

Солнце светило вовсю.

Додик брёл по улице, сопровождаемый целой сворой собак, наряженных цветными бантами и лентами. Собаки весело лаяли и норовили лизнуть его руки, когда он гладил одну из них.

А он шёл по тихой улице, глядя на развешанные там и тут плакаты со странными и непонятными словами. Шёл, а солнце отражалось тысячью зайчиков в недавно наметенных сугробах, как бы говоря: «Плюнь на всё и радуйся жизни»…

08.03.2000

Прецедент

Хотя уже давно стояла весна, на улице всё ещё было прохладно. А в этот день ещё и мерзкий дождик накрапывал.

Окинув грустным взглядом реку, Харон отошёл от окна, улёгся на диван и поплотнее закутался в тёплое цветастое одеяло. В такие дни у него было особенно противное настроение, когда не хотелось делать ничего. То есть вообще. Хотелось просто вот так лежать, смотреть в потолок и мечтать о прекрасном.

Размечтавшись, Харон и не заметил, как задремал. Но сну его было не дано продлиться долго – крики на улице стали настолько громкими, что сумели добраться до него через толстые стены. Раздосадованный, Харон поднялся, обвязал вокруг шеи огромный шерстяной шарф, закрыв им не только шею, но и огромную бороду, натянул на ноги уже порядочно разбитые валенки и вышел во двор.

Заметив его появление, толпа на другом берегу стала кричать ещё громче. Не обращая на неё особого внимания, лодочник доковылял до пристани, стянул с шеста здоровенную жестяную воронку, прочистил её и прокричал, обернувшись к толпе: