Графоманы не плачут

– Мам, дай вкусненького.

– Где же я тебе возьму сейчас вкусненького? – Дениска опять начал всхлипывать. – Ну ладно, иди в комнату, сейчас я что-нибудь принесу. – Она опустила мальчишку на пол, несильно хлопнула его пониже пояса: – Беги.

Обрадованный малыш уже с криками радости убежал в комнату.

– Что же тебе сделать-то? – тихо запричитала Лариса. – Сейчас придумаем.

Она достала сахар, зачерпнула его ложкой и немного полила водой. Затем зажгла газ и стала подогревать ложку, как делала это ещё в детстве. Спустя некоторое время леденец был готов.

Дениска с воплями радости принял угощение, а Лариса ушла на кухню готовить дальше (зачем, она не знала и сама). Но что-то перевернулось внутри неё, она подошла к окну, взглянула на небо, сокрытое сейчас тучами и хлопьями снега, и со слезами на глазах произнесла:

– Зачем? Зачем ты лишаешь их сейчас всех этих маленьких радостей?

Вдруг телевизор в комнате чуть ли не заорал, поддавшись детским пыткам, и Лариса отчётливо услышала настолько знакомый теперь голос Патриарха:

– Готовьтесь, лишь самые достойные будут допущены Им, Судный час уже близок. Когда в последний раз сойдутся луна и солнце, души ваши предстанут пред Ним… Покайтесь, и будьте готовы…

4 часа до

В цеху царил полумрак, и Диме не захотелось включать свет. Очень кстати сейчас была такая мрачная атмосфера. Станки неясными силуэтами напоминали чудовищ, которых, если верить священникам, скоро можно будет увидеть воочию, когда Тьма спустится на мир.

Неестественная тишина, не воцарявшаяся здесь на протяжении многих лет, теперь стала полновластной хозяйкой. Зачем работать станкам, если производимые ими детали уже никому не понадобятся?

Не без труда найдя своё рабочее место, Дима открыл защитный кожух на станке, с нежностью провел рукой по остановившимся механизмам, на ощупь, по памяти проверил, всё ли в порядке. Потом двинулся вокруг, но тут под ногой что-то зашуршало. Дима достал зажигалку и в свете маленького огонька разглядел, что это всё тот же плакат, только уменьшенная копия. Он поднял лист, поставил на станок, а сам двинулся сначала влево, потом вправо, неотрывно глядя в глаза нарисованному священнику. Тот не отпускал его. «А ты искупил свои грехи?» – стучала фраза в мозгу. Всё так же глядя на картинку, Дима достал сигарету, вставил её в рот, затем смял плакат и поджег его зажигалкой. Когда тот заполыхал, Дима прикурил от его огня.

Пыхнув дымом, он произнёс вслух: – Искупил, не искупил, какая теперь разница? – Плакат почти догорел в его руке, и он бросил его на пол, тщательно растоптав тлеющие остатки.

– А что такое грехи?

От этого громко произнесенного вопроса сердце Димы подпрыгнуло к горлу. Он резко развернулся, пальцы сами чиркнули зажатую в руке зажигалку, и в свете маленького огонька Дима увидел задавшего вопрос.

О, Господи… Послал же Бог такого идиота на душу. Это был местный дурачок, которого мальчишки прозвали Додиком. У Додика была крайне интересная внешность – приплюснутый сверху череп и огромные, торчащие в стороны уши. А вот глаза глупыми отнюдь не выглядели.

– Что ты тут делаешь? – почти прокричал Дима.

– Не было никого, – на этот раз почти шёпотом ответил Додик. – Тихо. Спокойно. – Он погладил безмолвные механизмы, будто домашнюю собачку. – Все ушли, никто не гонит, – он пошёл вдоль ряда станков, так же поглаживая другие, – никто не кричит. – На расстоянии метров в пять, когда его лицо уже тяжело было разобрать в неярком свете зажигалки, он вдруг обернулся и опять громко спросил:

– Что такое грехи?

– А тебе зачем? – глупо в ответ спросил Дима.

– Ну, на этой бумаге, что вы сожгли, – Додик указал на пепел на полу, – на ней было написано: «А ты искупил свои грехи?»

– А что такое «искупить» – ты знаешь? – так и не ответил на вопрос Дима.

– Нет, – честно признался Додик.

– Тогда почему про грехи спрашиваешь?

Додик пожал плечами и снова тихо ответил:

– Не знаю, просто так… Так что это?

– Ну, это такие вещи, которые делать не стоит, – как мог, объяснил Дима.

– А что такое «искупить»?

– Ну, а это – как бы попросить прощения за сотворённые тобой грехи. Ясно?

Додик задумался, опустился на корточки и начал что-то выводить пальцем на пыльном полу. Затем поднялся, сделал пару шагов к Диме и тихо, почти шёпотом спросил:

– А зачем делать грехи? – не дожидаясь ответа, он повернулся и двинулся вдоль станков в темноту цеха.

Дима даже обрадовался его внезапному уходу, так как ответ на этот вопрос Додика найти не мог…

2 часа 47 минут до

Их лица все эти годы стояли перед ним, он гнал их от себя, пытался забыться в выпивке, но они продолжали преследовать его. Они всегда были с ним, лица тех несчастных, которых приказывали сослать на «десять лет без права переписки». Лица ещё более несчастных, которым выпало искуплять в лагерях свою «вину» перед отечеством…

А ведь он мог тогда отказаться, мог, пусть даже став в один строй рядом с ними… У стенки или за ней…