Граф Платон Зубов

— О таком не слыхал. Сдается мне, до окончания курса вышел. В канцелярии губернаторской в Петрозаводске оказался.

— Далеконько. У кого же?

— У Гаврилы Романовича Державина.

— Правдоискатель, значит.

— Как раз напротив, ваше величество. Державин его казначеем в приказ общественных денег назначил, а он, грешный человек, там и проштрафился.

— Перед чужими денежками не устоял?

— Не устоял, государыня. Растратил. И немало.

— Судили?

— А вот это нет. Гаврила Романович растрату выплатил и от суда Грибовского спас.

— Приятели?

— Да нет, где там. Скорее Гаврила Романович в талант литературный Грибовского уверовал. От чистого сердца брату по перу помочь решил.

— Повезло прохвосту. А талант-то и впрямь есть?

— Не читывал его опусов, но Гавриле Романовичу как не верить.

— Стихи, что ли, сочиняет?

— Помнится, прозу. Даже пьески писать пробовал.

— И то сказать, кто смолоду не куролесил. Сколько растратчику-то от роду было?

— Не более двадцати. Гаврила Романович тогда еще говорил: ошибка в фальшь не ставится.

— Ошибка, значит. А дальше что с литератором стало?

— Доподлинно не скажу, а только Гаврила Романович его светлейшему представил — как раз Григорий Александрович по делам его сенатским хлопотал. Вот и оказался Грибовский у светлейшего в походной канцелярии. Да быстро так и заведующим стал. От Григория Александровича ни на шаг.

— И что, Таврический доволен им был?

— Не то чтобы хвалил, но и о жалобах слухов не доходило.

— И что, теперь не у дел остался?

— Похоже на то.

— Хлопотал ли за него кто?

— Не слыхал. А вот в прихожей у Платона Александровича его видали. Так полагаю, покровительства приходил искать.

— Отлично. Тогда так и сделаем. Надо бы так устроить, чтобы Платон Александрович сам его выбрал, а мы согласие дадим. Слышишь, Храповицкий?

— Нет ничего проще, государыня.

— А с Грибовским на особности поговори. Служба-то его все равно императрице будет — чтобы помнил, в фокусы разные не пускался.

— Поспешить прикажете, государыня?

— Непременно. Чтобы Платон Александрович после тебя с этим литератором толковать начал. Да, кстати, что сочиняет сей молодой человек?

— Будто бы воспоминания. О светлейшем.

— Ишь, прыткий какой. Тем лучше.

Петербург. Зимний дворец. Екатерина II, А. А. Безбородко.

— Государыня, свершилось! Самые страшные предположения не доходили до такой крайности. До такой страшной крайности! 21 января был казнен его королевское величество Людовик XVI–й. И это начало 1793–го года!

— Безбородко, оставьте в покое свои эмоции. Подробности! Я хочу знать все подробности. Как могло до этого дойти. Бунт? Беспорядки? Нападение на место заключения?

— Ничего подобного, ваше величество, — решение суда. Простое голосование.

— Но это действительно невероятно! Так хладнокровно, так… Впрочем, вы провоцируете меня на выражение чувств. Они действительно неуместны. Я слушаю вас.

— Думаю, начинать надо с Национального конвента.

— Это его решение?

— Да, государыня. После долгих обсуждений. В Конвенте расстановка сил осталась такой же, как в Законодательном собрании. Справа — жирондисты, посередине так называемая равнина, слева — якобинцы.

— Но насколько мне известно, разница между жирондистами и якобинцами не так уж велика. И те и другие демократы, поклонники Руссо и республик классической древности.

— Зато они принципиально расходятся в принципах достижения общей цели. Жирондисты защищают свободу личности и боятся всемогущества государства даже в любой республиканской форме. Насилие народа представляется им совершенно неприемлемым. Они открыто обвиняют Дантона в сентябрьской резне, которая кажется им отвратительной. Зато монтаньяры — якобинцы, сторонники методов устрашения, или как они выражаются, открытого террора. Они выступают за то, чтобы народ напрямую выступал против всех инакомыслящих. Якобинцы за самые неограниченные полномочия власти и подавление всякого стремления к личной свободе. Наиболее горячие головы утверждают, что в форме республиканской диктатуры они готовы восстановить практику старой монархии, но с еще большей решительностью и непримиримостью.

— Любопытное мышление. В чем же тогда выигрыш народа, если наиболее значительные и талантливые его представители будут законодательно подавляться в своей деятельности? Мне кажется, подобная духовная тюрьма окажется гораздо суровее и безысходное, чем Бастилия, которую они наконец-то разобрали всю до последнего камня.

— И тем не менее перевес именно на их стороне, государыня. Наш агент пишет, что по сравнению с жирондистами они великолепно организованы и подчиняются строжайшей партийной дисциплине.

— Идеи масонства носятся в воздухе.

— Но самое невероятное — это поведение их противников в Конвенте. Конвент первым делом объявил Францию республикой. Путь к продолжению монархии был отрезан. А вот дальше не кто-нибудь, а именно жирондисты подняли вопрос о суде над королем.

— И это называется борьбой за полную свободу личности!