Готы

РАВЕННА
Все, что минутно, все, что бренно,
Похоронила ты в веках.
Ты, как младенец, спишь, Равенна,
У сонной вечности в руках.
Рабы сквозь римские ворота
Уже не ввозят мозаик.
И догорает позолота
В стенах прохладных базилик.
От медленных лобзаний влаги
Нежнее грубый свод гробниц,
Где зеленеют саркофаги
Святых монахов и цариц.
Безмолвны гробовые залы,
Тенист и хладен их порог,
Чтоб черный взор блаженной Галлы[511],
Проснувшись, камня не прожег.
Военной брани и обиды
Забыт и стерт кровавый след,
Чтобы воскресший глас Плакиды
Не пел страстей протекших лет.
Далеко отступило море[512],
И розы оцепили вал,
Чтоб спящий в гробе Теодорих[513]
О буре жизни не мечтал.
А виноградные пустыни,
Дома и люди – все гроба.
Лишь медь торжественной латыни
Поет на плитах, как труба.
Лишь в пристальном и тихом взоре
Равеннских девушек, порой,
Печаль о невозвратном море
Проходит робкой чередой…

То, что началось с епископа Вульфилы, стало фактом, реальностью всемирно-исторического масштаба – реальностью, которая не могла не беспокоить Второй Рим, разлегшийся, в кольце из стен, на Пропонтиде и Босфоре.

Хотя порой трудно понять, где в «Вариях» Кассиодора говорит он сам – ученый, влюбленный в свою риторику и свой эпистолярный стиль, а где его царь-государь Теодорих, не может быть сомнения в фактической достоверности слов, сказанных Теодорихом Великим одному из своих послов, успешно выполнивших данные ему дипломатические поручения:

«Ты противостоял царям как равный им по силе противник и, посланный нами, оказывал нашу справедливость и таким, которые в грубом упрямстве едва ли понимали твои доводы. Тебя не смущало царское достоинство, воспламеняемое гневом от того, что ты осмеливался возражать. Ты подчинил отвагу истине и потряс совесть варваров (примечательно, что своих готов Теодорих “варварами” явно не считал. – В.А.) настолько, что они стали покорными нашим повелениям».

Миссионерский характер намерений Теодориха становится ясным из того, что он милостиво одаривает «варварские» народы благовоспитанными девицами своего рода в качестве цариц. Судьбы этих остготских царевен, воспитанных в Константинополе, Равенне или Ветхом Риме, свободно владевших латынью, греческим и всеми свободными искусствами[514], были аналогичны судьбам дочерей многих других государей, например китайских принцесс, становившихся, ради сохранения мира и спокойствия Поднебесной, женами суровых, не знающих церемоний и учтивого обхождения вождей гуннов и других кочевников на «Диком Западе» Китая.

Племянница Теодориха Амалаберга, отданная царем остготов в жены «царю» тюрингов (турингов) Гарменфреду (и родившая ему сына Амалафрида), привезла будущему мужу вместе с приданым сопроводительную грамоту от тестя следующего содержания[515]:

«Счастливая Тюрингия будет отныне украшена девицей, которую богатая Италия обучила наукам и учтивому обхождению, и впредь Тюрингия будет блистать достоинствами своей царицы не меньше, чем своими победами…»

Драчливого паннонца Теодорих вразумляет:

«Почему вы хватаетесь за меч, хотя имеете теперь судей, которые неподкупны? Как заметить, что царит мир, если под властью закона и порядка происходят схватки? Подражайте нашим готам, которые на поле брани отличаются мужеством, а в условиях мира – законопослушанием!». Сходные мысли были высказаны Теодорихом и в другом письме: «От нравственно развращенных варварских народов готы отличаются своей справедливостью и любовью к закону, вдвойне похвальными качествами: таким образом готы переняли разумность римлян, не утратив оттого, однако, храбрость варваров». Судя по всему, Теодорих всерьез пекся о государственной пользе.

В заключение этой главы нам представляется уместным привести отрывок из «Истории города Рима в Средние века» уже неоднократно цитировавшегося нами Фердинанда Грегоровиуса: