Готы

Августин хорошо знал Первый Рим, хотя вырос на африканской земле и был сыном не слишком состоятельных родителей, что не позволяло ему, в отличие от многих других молодых образованных римлян, беспрепятственно странствовать по всей Римской «мировой» империи. К тому же долгое время он почти не интересовался религией. Он свободно читал на латыни, но не по-гречески, что создавало ему немало сложностей, ибо греческий был языком общения не только светского образованного общества Римской империи, но и христианской духовной элиты. Вульфила перевел Священное Писание с греческого на готский раньше, чем блаженный Иероним – на латынь. До сих пор в ходе латинского богослужения римо-католической Церкви слова «Господи помилуй» возглашаются не на латыни, а по-гречески: «Кирие элейсон» (готские же ариане возглашали: «Фрауйя армай»). В Карфагене Августин вел довольно распутную жизнь, а затем увлекся дуалистическим манихейским лжеучением, пришедшим в Рим из Персии и мимикрировавшим под христианскую ересь. Как указывают биографы, будущий святой впоследствии очень сожалел об этом этапе своей жизни и даже искренне оплакивал его. Зарабатывая себе на хлеб и вино в Медиолане в качестве ритора (учителя красноречия), Августин услышал там проповедь епископа Амвросия (что лишний раз убеждает нас в ключевой роли, сыгранной последним в истории описываемой нами эпохи), после чего в 387 г., в 33-летнем возрасте, крестился по православному обряду. Возвращаясь на свою африканскую родину, он провел довольно продолжительное время в италийском Риме. Впечатление, произведенное на него градом на Тибре, было достаточно двойственным. Ибо он, в ходе споров о взятии готами «града царей», неизменно подчеркивал: в Риме было слишком мало праведников, чтобы Бог за него заступился. Там, правда, было немало людей внешне безупречной жизни, но внутренне все они были все-таки грешниками. А Бог – он все видит. Ничто от Него не укроется.

В писаниях блаженного Августина явственно ощущается голос карфагенянина, христианина, выросшего на древней пунийской земле. В своей 296-й проповеди он напоминает, что Рим – метрополия, столица, средоточие могущественной державы, горел в своей истории не раз. Из римской истории и литературы известно, что недавний (410 г.) пожар Рима – уже третий. Единожды он горел лишь после победы христианской веры, но перед этим дважды горел под властью веры языческой. Один раз он был так опустошен огнем галлами (Бренном), что остался нетронутым лишь Капитолийский холм. Во второй раз Город был сожжен Нероном. Приказ поджечь его исходил от Нерона, императора этого Рима, служителя идолов, убийцы апостолов. Он приказал – и пламя охватило Рим. Итак, Рим горел раз, второй и третий. «Почему же ты находишь удовольствие в ропоте на Бога из-за города, уже привычного к пожарам (te quid delectat contrа Deum stridere pro ea quae consuevit ardere)?» Этот пассаж из 296-й проповеди блаженного Августина – пожалуй, самый удивительный во всей дискуссии вокруг взятия Ветхого Рима Аларихом, ибо доказывает, что и величайшим светочам тогдашнего христианства было нелегко утешить своих единоверцев и единоверок в горе, испытываемом ими в связи с падением великого Города, который всегда был и оставался для них чем-то неизмеримо большим, чем просто город. Именно из примирительного характера аргументации, явной растерянности, испытываемой даже сильнейшими духом и опытными в искусстве проповеди учителями Церкви, заставляющей их прибегать к софизмами и жонглированию цифрами, явствует вся глубина смятения, в котором находился весь «культурный мир». В лице Ветхого Рима все участники полемики – язычники и христиане – утратили, как видно, слишком много. Они утратили не столько место их конкретных встреч и впечатлений, сколько средоточие и предмет всех их помыслов. Ибо повсюду, вплоть до Галлии Испании, христианские клирики оплакивали падение Рима на Тибре не менее горько, чем поэты, затаившиеся в отдаленных римских колониях и тайком воспевавшие «праотеческих» богов, отвернувшихся от постыдно изменившего им «града Ромула».

Потеря Рима стала наказанием не только населению «града царей» на Тибре, хотя оно, по достаточно распространенному мнению, вполне заслуживало кары за свои грехи, – а всему христианству, всему христианскому миру. В этом можно усмотреть определенное противоречие. Однако речь шла не только о людях и людских грехах, но и о Вечном Городе. Сальвиан Массилийский (390–475 гг.), латинский христианский писатель и священник, оплакивавший падение Первого Рима издали, с безопасного расстояния, писал: «Я мог бы легко доказать, что мы страдаем ни в коей мере не соответственно нашему поведению, и что Бог обращается с нами гораздо мягче, чем мы – с Ним… Мы огорчаем Его нашей жизнью, запятнанной грехами, и вынуждаем Его карать нас, вопреки Его воле… Все сознают, что (римское. – В.А.) государство больше не обладает могуществом, и все-таки мы даже не признаем, чьим благодеяниям мы обязаны тем, что все еще живы…»