Готы

Гибнут стада,
родня умирает,
и смертен ты сам;
но смерти не ведает
громкая слава
деяний достойных.

Гибнут стада,
родня умирает,
и смертен ты сам;
но знаю одно,
что вечно бессмертно:
умершего слава.

(Старшая Эдда. Речи Высокого)

Наверняка это не укрылось от лукавого Евтропия, сумевшего использовать данную слабость готского вождя и сыграть на этой его душевной струнке в собственных целях. Незаметно для тевтонского героя, хитрый, как проклявший любовь ради золота и власти над миром гном Альберих, Евтропий, выражаясь фигурально, сумел всеми правдами и неправдами запрячь Алариха в свою разболтанную и скрипучую повозку, указав ему, держа у него перед носом, как морковку, на маячивший где-то вдали призрак «немеркнущей славы», и заставил новоиспеченного военного магистра бежать туда, куда считал нужным его направлять. Снабжая его оружием, картографами, провиантом и проводниками, чтобы Аларих, предельно ослабив Западный Рим, облегчил его покорение Римом Восточным. И Аларих с блеском выполнял возложенную в него лукавым Евтропием задачу (так и хочется сказать «введенную в него Евтропием программу»!) со всей своей твердоголовостью славолюбивого германца[426]. Да так, что впечатленные этим историки, все еще находящиеся под впечатлением безмерно идеализированных представлений о германцах, характерных для XIX и первой половины XX в., вроде Теодора Бирта, отказываются верить в то, что вестготский царь действовал по указке и в интересах Константинополя:

«Что же гнало Алариха на Запад? Наверняка не византийский двор (!). А его собственная воля, естественное стремление увеличить так легко достигнутые преимущества, жажда великих деяний, обуревавшая молодого героя, радостно осознающего, на что способен».

Несомненно, Аларих столь же радостно осознавал и то, что в первый год нового V в. из-за Дануба неожиданно явились конные полчища свежеиспеченного союза разбойничьих племен, двинувшиеся на Запад. Оставшиеся без дела гуннские наемники объединились с аланами, недобитыми остготами и другими германцами и принялись «шарпать» римские земли. Они не представляли собой опасности для военачальника калибра Стилихона. И никто не знал это лучше Алариха, не раз испытывавшего на себе военное искусство великого вандальского военного магистра. Но этот «отвлекающий маневр» давал Алариху возможность освободиться из своей эпирской «ссылки», прорвавшись через труднопроходимую Далматию. Алариху удалось вырваться из скудной горной местности на плодородную Венетскую равнину и обеспечить снабжение своих войск всеми продуктами области, давно не испытывавшей вражеских нашествий. Со времен кимвров и тевтонов в 102–100 гг. до Р. Х., т. е. ровно 500 лет, Италия считала себя застрахованной от германских вторжений. Как теперь выяснилось – напрасно…

Покуда седовласый Стилихон разбирался с «варварами» в Паннонии, Аларих, без труда сметая со своего пути все войска, высылаемые ему навстречу Ветхим Римом, продвигался по долине реки Пад. Буквально «нашпигованной» богатыми городами, о которых его готы так мечтали голодными эпирскими зимами. Так он дошел до Медиолана – резиденции несовершеннолетнего западного императора Гонория и убеленного сединами епископа Амвросия – и, не испытывая ни малейшего благоговения, взял его в кольцо осады. Отрезанные от внешнего мира готами римляне были в отчаянии:

Тучу мы праха сомнительну зрим, стоя на высоких
Башнях, не зная, друзей приведут ли сюда иль враждебных
Клубы сии; и томит настороженно душу молчанье,
Вплоть до мгновенья, пока не блеснул сквозь пыльного вихря,
Точно звезда, Стилихонов шишак и знакомы седины
Не засияли. Клич по ликующим стенам внезапный
Тут воздвигается: сам идет! – и воротами всеми
В сретенье толпы текут бестревожны ко чтимым знаменам[427].