Сосед испуганно встал с постели, но вдруг схватился за поясницу и повалился.
Я тоже потерял сознание.
16. Звездочет и его гороскоп
Не знаю, чем бы кончилось мое пребывание в больнице, если б не Мария-Луиза. Она выкрала меня.
Мы поселились у звездочета, в домике на склоне горы.
Аккуратном, белом домике, в цветах, с плоской крышей. На крыше стоял хроменький телескоп
Звездочет часами смотрел на небо, что-то писал в широком блокноте.
— Готов гороскоп? — спросил архитектор.
— Готов!
— И что?
— Расположение звезд в небе в настоящее время не благоприятствует поднятию Гулливера.
— Что?! — вскипел архитектор. — Все только и ждут сигнала. Все бумаги подписаны, все люди назначены. А ты… Может, ты не веришь в нашу победу?!
— Но гороскоп…
— Какой еще гороскоп?.. Бери перо, бумагу.
Сейчас мы мигом все звезды перетасуем… — Он прошелся по комнате, хрустя новенькими сапогами.
— Значит, так… пиши… Звезды обещают нам скорую победу! Созвездие Легавых псов…
— Гончих!
— Пусть так… Созвездие Гончих псов… никогда еще не светило так ярко… О чем говорит нам его яркость?.. Я тебя спрашиваю?
— Не знаю.
— Оно говорит, что подъем надо начинать на рассвете!.. Говорит или не говорит?..
— Говорит…
— Вот и хорошо. Какая там звезда удачу обещает?
— Полярная.
— Видишь ее?
— Нет.
— А ты получше посмотри.
— Не вижу.
— Да, — вздохнул архитектор. — Старый совсем. Пора, видно, уступить дорогу тем, кто позорче.
— Вижу! — вдруг закричал звездочет. — Честное слово, вижу…
— Ладно. Поверим на слово. Ну, пиши, раз видишь. Молодец! Теперь — подпись, число… Что ты мне бумагу суешь? Твоя подпись. Ты же гороскоп составлял…
Архитектор взял листок бумаги и вышел.
Этой же ночью звездочет поломал свой телескоп и ушел из дома. Больше мы его никогда
не видели…
17. Большие перемены
В нашей жизни произошли перемены. Марию-Луизу наградили орденом. Самым большим — «Орденом Удачника». Золотая лепешка на оранжевой ленте. На лепешке — изображение трехглавого орла, символа города Удачников, вокруг орла надпись: «Иначе вам удачи не видать».
Это — с лицевой стороны. А с оборотной — холм со стоящим в полный рост Гулливером.
Мы очень веселились. Оказывается, Мария-Луиза совершила геройский поступок: перерубила канат, избавила город от ненавистного мэра…
В мэре, оказывается, и была причина всех неудач.
Марию-Луизу поселили в доме для почетных жителей города. Сначала она не хотела переезжать, нам было хорошо и у звездочета. Но, когда за ней приехала карета, она прокатилась на ней, а потом в этом доме поела всяких вкусных вещей, вплоть до взбитых сливок. Не тех скисших сливок, которые продавались в киосках, а совсем других, легких и пушистых, — вот-вот улетят.
Она сказала:
— Знаешь, Вась… Все это, конечно, чушь собачья…
Но жить так можно…
С тех пор мы не виделись. То есть я ее видел, а она меня— нет… Она проносилась верхом на серой лошади, чуть подпрыгивая в седле, далекая и красивая. Однажды мы встретились на опушке леса. В ответ на мои шутки она взглянула в упор
зелеными глазищами:
— Эх, Вася… Ты многое недопонимаешь.
Я стал спорить, но она расхохоталась.
…Она хохочет надо мной, откинувшись в седле, шляпа скользит по тугим волосам, она подхватывает ее на лету, когда, кувыркнувшись и зачерпнув воздух, шляпа падает вниз, тяжелая и безнадежная…
18. Поднятие Гулливера
В городе между тем готовились к праздничной церемонии — поднятию Гулливера. Его очистили от ржавчины, надраили. Он лежал, новенький и блестящий, как юбилейный рубль, в переплетении тросов и канатов. И вот наступил долгожданный день…
С утра в городе звучала музыка.
Я шел по вымытым улочкам, мимо украшенных гирляндами домов, вверх, к холму Гулливера.
— Вась…
Я оглянулся.
Мария-Луиза, без ордена, совсем как раньше, стояла и смотрела на меня.
— Вась… Прости меня, дуру…
Все внутри у меня перевернулось. Мне захотелось обнять ее, такую родную, почти как маму…
— Да ладно тебе, — сказал я.
— Я от них ушла, Вась… Они такие дураки…
— Да ладно…
— Нет. Так нельзя. Уедем? А? Вась?
— Уедем…
Мимо нас бежали люди. Все торопились поближе к холму. Туда, где должна была состояться церемония…
— Не пойдем туда. Давай отсюда, Вась…
Мы встали рядом с будочкой газировщицы.
Подъехал на лошади мушкетер, достал из кармана яблоко, разрезал кинжалом на дольки и стал тупо жевать. Остановился парень. Закурил трубку, помахал, разгоняя дым, и тоже уставился на холм.
Честно говоря, я больше смотрел на Марию-Луизу, а не на холм… Поэтому, когда раздался восторженный крик, я лишь мельком увидел, что Гулливер стал подниматься. Ноги его еще были на земле, а голова поднималась все выше. А я