Город-крепость

– Мы… мы были в комнате Синь. Посол обвинил Дэя, а Лонгвей выстрелил в него. Дэй завалился на пол, кровь была повсюду. Лонгвей переступил через него и направил пистолет в голову. Посол утащил меня оттуда, но я услышала второй выстрел и подумала… – Мэй Йи прижимает ладонь ко рту. Пялится на мешок для трупов.

– Первый выстрел. Куда ранили Дэя?

– Я… я не знаю, – выдавливает она. – Где-то у груди. Всё было так быстро…

Я тоже смотрю на мятый чёрный пакет. Но думаю не о том, что внутри, а о том, каким будет наш следующий шаг. Ещё несколько недель назад я бы сбежала: увела бы сестру из Города-крепости и ни разу бы не оглянулась. Часть меня – дикарка, которая все эти дни помогала выживать – по-прежнему жаждет поступить так. Последовать первому правилу. Бежать, бежать, бежать. Я так отчаянно боролась, стольким расковала, чтобы найти Мэй Йи. И вот она здесь. Моя миссия выполнена, причина, по которой я пришла сюда, найдена.

Но я помню обещание, данное Дэю, пусть он и не просил об этом. Я обещала, что помогу ему достать книгу. Вырваться на свободу. И пока он жив, обещание в силе.

Дэй спас не жизнь. Спас жизнь моей сестре. Теперь наша очередь спасать его.

– Скорей всего, Дэй ещё жив. Должен быть, иначе бы бандиты вышвырнули два мешка. – Я смотрю на Мэй Йи. Спина её прямая, куртка Хиро полностью поглощает тонкую фигурку. Щёки влажные от слёз. – А значит, мы должны вытащить его оттуда.

Я ожидаю возражений, но она переводит взгляд с мешка на меня. Голос такой сильный, такой уверенный. В словах её – в ней – огонь, которого никогда не было раньше.

– Знаю. Как?

Как? Да, вопрос. Мозг мой лихорадочно соображает. Несётся быстрее ткацкого станка. Подхватывает отдельные нити и соединяет их вместе. Сплетает в ужасающий, тончайший гобелен.

Гроссбух.

День до нового года.

Алое платье Мэй Йи.

Полночь.

Восемь мальчишек с ножами.

Револьвер Дэя.

Столько кусочков. Нитей, которые могут случайно зацепиться. Запутаться. Всё полотно может распасться в любой момент.

Стараюсь не думать об этом. Вместо этого смотрю на Мэй Йи и говорю:

– У меня есть план.

1 день

ДЭЙ

Комнату окутывает темнота. Кромешная темнота, когда подносишь ладонь к лицу и всё равно нифига не видишь. Я потерял счёт времени. Сейчас ночь или день? Сколько ещё часов придётся проторчать здесь, пока люди Цэнга не вломятся в бордель и не упрячут меня за решётку?

Девчонки, должно быть, уже далеко. Интересно, Цзин Линь пригодился пистолет? Очень, очень надеюсь, что она всадила пулю в Осаму, в этого сукина сына.

Мысли об этом помогают терпеть боль, не дают сломаться. Я всегда гадал – долгими бессонными ночами после той, что изменила всё, – каково это: когда пуля пронзает тебе грудь. Я пытался представить боль Хиро: дыру в теле, пробивающую насквозь, выпускающую жизнь наружу. Огонь, лёд и окоченение, давящие на грудь, вырывающие последний, рваный вздох.

Душа покидает тело. Навсегда.

Больше не нужно ничего представлять. Оказалось, это просто адово, в тысячу раз хуже, чем я думал. В первое мгновение я ничего не чувствовал. Лишь тяжёлый толчок в правое плечо и подогнувшиеся от шока колени. Потом в меня словно вонзились сотни иголок, булавок и… разразилось пламя. Нейроны мозга сходили с ума от боли, было даже плевать на возвышающегося надо мной Лонгвея. На смерть, смотрящую прямо в лицо.

Но он не выстрелил. Как и не позволил сдохнуть от потери крови. (Кто бы знал, что Фанг такой талантливый медбрат? Волшебник перевязки). Это не проявление милосердия, просто факт, что Лонгвей желает получить ответы, прежде чем заталкивать меня в мешок.

Повезло, что пытки он решил начать с малого – с парочки ударов по агонизирующему нечто, которое раньше было моим плечом. А потом привязал меня к стулу и оставил здесь, «думать о своих перспективах».

Перспективах. Во множественном числе. Словно у меня есть выбор.

Я жив, пока молчу. И чёрта с два я заговорю, когда остался всего один день. Хочу посмотреть, как этот ублюдок будет пылать в аду. Так же, как Осаму. Надеюсь, Цэнг с ребятами явятся сюда прежде, чем Лонгвей возьмётся за дело всерьёз. Решит выколоть мне глаз или откромсать ухо со своей печально известной любовью орудовать ножом.

От этой мысли вновь появляется нестерпимое желание проверить путы, но верёвки держат крепко – жирный питон обвивается вокруг моих запястий.

Но когда ты слишком возбуждён, как Лонгвей, то можешь кое-что упустить. Например, кусочек стекла, спрятанный в ладони, за который я цеплялся, как за жизнь, когда звучал выстрел. Когда удар обрушивался за ударом. Я так и не показал его, продолжая сжимать кулаки, когда Лонгвей ударил в первый раз, наслаждаясь моим криком.

Рука медленно разжимается, и осколок осторожно соскальзывает к пальцам. Я вожу его острым концом вперёд-назад, вверх-вниз. Лонгвея нет уже некоторое время, возможно, пошёл покурить или вздремнуть. Каждую проведённую в темноте минуту я жду, что вот-вот раздадутся его шаги. Прислушиваюсь к звукам за дверью, пока пилю верёвки.