Горлов тупик

– Ну, со всеми понемногу, обычный треп. Сошниковы были, старший и младший, Ванька Дерябин с женой, дочкой, внуком… Да, вот с Ванькой они минут десять трепались. Ванька потом шепнул мне, мол, отличный мужик твой Влад, свой в доску, чего ж ты его раньше не привозил?

– Ванька не в счет, – Дядя махнул рукой, – дубье стоеросовое.

– Твой первый зам, – язвительно заметил Федор.

– Потому и держу! Приказы выполняет, вопросов не задает. Ладно, давай дальше!

– Со Славкой сидели в углу, кофе пили, трепались минут двадцать, может, полчаса.

Дядя кивнул, пробормотал:

– От се добре, Галанов мужик правильный. Ты с ним потом поговорил?

– Нет.

– Почему?

– Не успел.

Дядя поерзал на подушках:

– Куда эта дура мой журнал подевала?

Федор поднял с коврика «Советского воина», протянул:

– На. Ты ж сам его бросил.

Дядя взял журнал, поправил очки, буркнул:

– Ну? Че сидишь? Дуй на дачу, поговори с Галановым!

Если бы он был здоров, если бы не похоронил Тетю год назад, Федор, конечно, не выдержал бы, сорвался: «Я, что, пацан малолетний? Объясни толком, в чем дело, сформулируй свои подозрения насчет Влада!» Но, учитывая обстоятельства, приходилось молчать, смиренно терпеть стариковские фокусы.

– Чего сидишь? – повторил Дядя, опять отшвырнул журнал и заорал: – Сбредил твой Влад, свихнулся, спятил! Несет махровую антисоветчину!

– Кто? Влад?! – Федор Иванович рассмеялся.

– Кончай ржать! Он ревизионизмом занимается! Основы марксизма-ленинизма подрывает, пролетарский интернационализм критикует, мракобесную херню гонит, роль женщины принижает! Ведет антисемитскую пропаганду!

От последней фразы Федор Иванович вздрогнул. Слово «антисемитизм» на партийном жаргоне было ругательным. Относиться к евреям полагалось плохо, но говорить об этом можно только в узком кругу, среди своих, шепотком, намеками. Вслух, публично, прямым текстом – ни в коем случае. Табу. Грубое нарушение неписаных номенклатурных законов. Афишировать негативное отношение к евреям как к нации – значит подрывать основы, покушаться на пролетарский интернационализм. Насчет евреев генеральная линия колебалась постоянно, однако до крайностей ни разу не доходила. Чем активней мы боремся с сионизмом, тем суровей порицаем проявления антисемитизма. Путать одно с другим могут только люди темные, политически безграмотные, или враги с целью идеологической диверсии.

В случае с Владом получалось совсем уж неприятно. Влад искренне, всей душой, ненавидел евреев. Это его личное дело, но если его поймали на «антисемитской пропаганде», значит, он потерял самоконтроль, перестал чувствовать Линию, разучился сдерживать эмоции.

– Так он же с палестинцами работает, – напомнил Федор, – к ним особый подход нужен, полное бескомпромиссное согласие по еврейскому вопросу, иначе уважения и доверия не добьешься.

– Хер с ними, с палестинцами! Палестинцы мне рапорты не пишут! Он с лекциями ездил по воинским частям, на тему борьбы с сионизмом!

– Дядь, ну, ты чего? Попался какой-нибудь жидок обидчивый…

– Не было там жидов! Политруки тревогу забили, сразу двое, из разных частей, оба русские!

Дядя разошелся не на шутку, раскраснелся, орал, опять стал кашлять. Федор налил ему чаю из термоса, проворчал:

– Больно уж чувствительные политруки твои.

– Чувствительные, да! Генеральную линию очень даже чувствуют, справедливую борьбу с сионизмом от буржуазного антисемитизма отличить умеют! Все, Федька, хорош трепаться, давай вызывай машину.

Глава двадцать пятая

Гоглидзе вызвал Влада в половине первого ночи. В кабинете уже сидели Гаркуша и молодой смазливый следак Смирнов. Он был в капитанском чине, в спецгруппу попал недавно, после того, как Сам велел Маленкову с Игнатьевым влить в Следственное управление «свежую струю комсомола».

Когда Влад вошел, никто не шелохнулся, не проронил ни звука. Замминистра нервно перебирал бумаги на столе и даже головы не поднял. В кабинете висела плотная напряженная тишина. Влад осторожно опустился на краешек стула рядом с Гаркушей. Тот выразительно покосился на него, открыл рот, хотел шепнуть что-то, но не успел. Тишина взорвалась телефонной трелью. Гоглидзе схватил трубку:

– Да! Понял! – Он дернул головой, бросил трубку, скомандовал: – Подъем!

Пока шагали по коридору, Гаркуша выдохнул Владу на ухо:

– Ближняя!