Горькая жизнь

А душок уже превратился в запашок – густой, очень вонький, заставивший зеков материться.

– Волоките, волоките его быстрее, – замахал рукой Егорунин.

В это мгновение перед ним поставили двух вологодских пацанов с красными от слез носами. Несмышленыши, едва державшиеся на ногах. Один дышал загнанно, хрипло и все время норовил плюхнуться на колени – то ли конечности уже совсем отказали, то ли хотел повиниться перед зеками. Мокрое лицо его было перекошено – совсем съехало набок.

– Христинина они не убивали, – сказал Китаев. – Володьку убил этот сержант, – он угрюмо покосился на Житнухина, – и наш с тобою землячок, марксист-ленинист…

– Жалко лейтенанта, – тихо и горько проговорил Егорунин. Ухватил солдатика, вновь вознамерившегося упасть на колени, за пряжку ремня, поддернул вверх.

– А-а-а, – вытряхнулся из солдатика плачущий звук.

– Снимай подсумок с патронами, – велел ему Егорунин.

Солдатик поспешно расстегнул ремень с медной пряжкой, хотел стянуть с него подсумок, но Егорунин тяжело и зло проговорил:

– Давай вместе с ремнем, нам всякая амуниция пригодится.

Вологодец испуганно, двумя руками, протянул Егорунину потертый солдатский ремень – новые ремни только что прибывшим на службу вохровцам не выдавали, жалели, выдавали только старые; подсумок, болтавшийся на поясе, был тяжелый – значит, забит патронами под завязку.

– Нате, дяденька, – дрожащим голоском проговорил вологодец. Нос у него от слез сделался еще краснее – он боялся за себя, не знал, как выскочить из беды и остаться в живых.

Его напарник неожиданно взвыл и плюхнулся на колени – Егорунин даже среагировать не успел.

– Встать! – рявкнул на него Егорунин, поморщился, будто на зубы ему угодил кусок каменного скола, проломил старое дупло и лег на пышущий болью нерв. – Снимай с себя подсумок! Хватит нюнить!

Содрал с ноющего вохровца подсумок вместе с ремнем, перекинул Китаеву.

– Держи, разведка, ты с этим лучше справишься, – лицо у Егорунина сделалось жестким, насупленным. – Теперь берите лопаты и ройте могилу нашему товарищу, – приказал он вохровцам.

Те вытянулись с бледными лицами, стали брызгаться вонючим горячим потом, – видимо, от страха открылись какие-то потайные потовые железы, рождающие одуряющую вонь. Неподалеку высилась гора песка, который привезли для выравнивания насыпи. В гору было воткнуто несколько лопат. Получив лопаты, вохровцы вгрызлись в землю с такой яростью и скоростью, будто хотели спрятаться в ней и сверху накрыться шляпами лопат, – готовы были сделать что угодно, лишь бы их не видели эти страшные люди – мятежные зеки.

Руки у вологодцев тряслись.

Со стороны тощих сосенок донесся глухой слезный вой – на Писателя Же накинули длинную прочную веревку, измазанную солидолом. Житнухин – с оплывшими от крови, подбитыми глазами, с черным ртом – кричал, просил оставить ему жизнь, убеждал зеков, что он верный борец за дело Ленина – Сталина, но эти слова ни на кого не действовали – Житнухина ненавидели, словам его не верили.

– Умри хоть не по-собачьи, – спокойным хриплым тоном предупредил его страшный скуластый зек с черным, густо заросшим щетиной подбородком и крупными татарскими скулами, по фамилии Шкабардня.

Был он в четвертом бараке человеком известным, на счету Шкабардни числилось двадцать четыре фрица, которых он благополучно приволок с той стороны фронта.

Волок обычно на себе самом, на горбу – глушил гитлеровцев кулаком и закидывал на спину. Так и полз с грузом на закорках. Были случаи – попадал под кинжальный огонь и пленника до своих не дотаскивал. Молча стискивал зубы и разворачивался, уползал за новым пленником – приходить на свою сторону пустым было нельзя, Шкабардня к этому не привык.

Услышав хриплый голос Шкабардни, младший сержант задергался, пытаясь вырваться из рук зеков, и наверняка бы вырвался – здоров все-таки был, – если бы на него не насели еще двое человек.

Мутузок перекинули через сук и под команду «Раз, два – взяли!» дернули веревку.

Писатель Же взлетел на деревце легко, будто был невесомый, только сапогами бодро застучал друг о дружку, словно пионер на утренней линейке.

Лицо его сделалось фиолетовым, толстый пухлый язык вывалился изо рта – страшно было смотреть на «литератора».

Всего какие-то жалкие полминуты, и корявенькая душа младшего сержанта улетела вслед за светлой душой боевого офицера-фронтовика. Как все-таки в жизни могут обитать рядом совершенно разные явления и вещи – это просто удивительно; будучи антиподами, они живут, плотно прижавшись боком к боку, спиной к спине; жизнь сосуществует рядом со смертью, слезы с радостью, боль со сладким пряником, ненависть с любовью, светлые цвета готовы зажечься рядом с темными и так далее. Еще час назад ни Христинин, ни этот полуграмотный «царь природы» не думали, что будут мертвы…

Но обоих уже нет.

И Сташевский уже перестал сипеть и шевелиться – тоже отправился в дальнюю дорогу, хотя и не изломан был, и не избит; почил в бозе из-за собственной трусости и желания услужить тому, кто сильнее. Видать, платформа жизненная его была такова. Туда тебе и дорога, землячок!