Горькая жизнь

– Голова твоя нам не нужна, Пскобской, – Квелый в назидательном движении поднял указательный палец, – голова для других целей потребуется. А вообще, что-то слишком легко ты распоряжаешься своей головой. Смотри, не то отсекут тебе бестолковку, как курице перед тем, как ее отправить в суп… Ладно, – голос Квелого сделался миролюбивым. – Сегодня на работу можешь не выходить – оставайся дежурить в бараке. Ты свою пайку заработал, – Квелый сгреб лицо в ладонь. – Кто там стоит на стреме?

– Дуля и Мозер.

– За кильдимом вашим все чисто?

– Ни одного движения воздуха, Квелый.

– Выволакиваем клиента.

Бывшего начфина дивизии вытащили из подсобки ногами вперед, словно покойника, и, подхватив на руки, оттащили к сараю, около которого, как и у ямы, также складировали мертвецов. Там уложили на влажную землю у двери. Отряхнув на прощание ладони, уголовники огляделись и исчезли в темноте. Жизнь на пятьсот первой стройке шла своим чередом, катилась по набитой, хорошо утрамбованной колее.

Заповеди лагерные в зоне хорошо известны каждому зеку. Соблюдать их, на первый взгляд, просто, но не у всех это получается: жизнь в зоне сложна, такие виражи иногда закручивает, что люди о заповедях просто забывают – не до них.

«Никому не верь, никого не бойся, ничего не проси», – эти заповеди – обкатанные, много раз повторенные. Их на пятьсот первой стройке знали, естественно, все, а вот персональная заповедь пятьсот первой была ведома не всем. Она тоже проста, как кудахтанье курицы, не желающей угодить в кастрюлю: «Не суй своего носа в чужой котелок!» Ее, к слову, можно было поставить в один ряд с тремя первыми заповедями, поскольку сварены они на одном костре, в одной посудине, хотя исполнены в разных «литературных манерах».

Фронтовики на стройке продолжали держаться вместе, кучно, ибо хорошо понимали – поодиночке всех их искрошат, переломают, как старые, начавшие сохнуть ветки. Переломают уголовники, сломает «кум» со своими сподвижниками, сломают голод и холод, сломают обстоятельства, самым тяжким из которых была непосильная работа. Она уничтожала людей почище уголовников, вохровцев, компании «кума» и тьмы стукачей и прилипал, при виде которых у Егорунина перекашивалось лицо.

И как только этот люд – охранников, стукачей, «шестерок», «кумов» и прочих – на стройке ни называли! И бандерами, и беспредельниками, и ползунами, и полковниками, и оперсосами, и зухерами, и колодниками, и вязалами, и мосолами, и ляпашами, и тишками, и щенными суками, и штымпами, и тухлыми ментами, и ходиками, и цурками – если записать все прозвища, получится целый словарь. Энциклопедия, вмещающая в себя более ста наименований.

У Китаева интерес к словам-новоделам всегда сидел в крови, – видать, кто-то из его предков был шибко грамотный, занимался вопросами русского языка, филологии, и если слышал что-нибудь свеженькое – брал на карандаш; вот и Китаеву иногда так хотелось занести какое-либо интересное словцо на бумагу, что у него даже пальцы начинали чесаться, но ни бумаги, ни карандаша у него не было. Ценные вещи эти имелись только у различных учетчиков, нормировщиков, еще – у бригадиров. Этим людям действительно была нужна бумага и писчие причиндалы. Вообще-то надо было почаще оглядываться по сторонам: не может быть, чтобы где-нибудь не обнаружился клок бумаги с карандашным огрызком.

Если ему повезет, и Китаев выберется живым из этого пекла, то напишет книгу. Книгу о том, что он видел, что испытала его шкура в местах, где обитали остяки и загулы, научившиеся совершенно не замечать ни гнуса, ни комаров, на дураковатых наглых вертухаев, возомнивших себя богами, ни тягот лютой природы, которой ничего не стоит свернуть человека калачиком и засунуть его, бездыханного, под какой-нибудь камень либо уложить на дно трескучей реки и сверху нахлобучить тяжелую, ставшую железной корягу. В местах этих, как считают знающие люди, телеграфные провода кончаются. Никто никогда не узнает, что тут происходит и будет происходить, если только свидетели событий здешних не изловчатся, не выживут и целыми не вернутся к людям.

А когда вернутся, – тогда и можно будет поведать народу, как гробились зеки в северных лагерях, как умирали на пятьсот первой стройке, под какими камнями теперь лежат. Ради этой цели стоит выжить. Только удастся ли выжить? Этого Китаев не знал… Не знал никто и из его товарищей по общей беде.

Что день грядущий им готовит? Кто ответит на этот вопрос?

Четвертый барак, который и в поле, среди шпал, костылей и рельсов стал числиться четвертым бараком, снова пополнился колонной «политиков», довольно большой. Тут были не только фронтовики, разделавшие Гитлера и обратившие его в протухший обгорелый труп, – были и серьезные мужики, которые в тылу поставили на конвейер производство танков и самолетов, выращивали хлеб, ловили рыбу и лелеяли скот, чтобы солдату было что бросить в рот после штурма трудной высоты; в колонне находились и те, что умело повышибали зубы самураям, освободили Китай и Корею.