Горящий Лабиринт

Какое бы слово она ни загадала – хоть по горизонтали, хоть по вертикали, – уже не имело значения. Вмиг цепи и кандалы вновь стали целыми, будто их никто не разбивал, и, подпрыгнув, как разъяренная гремучая змея, бросились вперед – но к не Герофиле, а ко мне – и обвились вокруг моих запястий и щиколоток. Боль была такой страшной, что поначалу показалась приятной прохладой. А потом я закричал.

Мэг снова рубанула по раскаленным звеньям, но на этот раз они выдержали. С каждым ударом цепи все больше тянули меня вниз, и в конце концов мои руки оказались у самой земли. Изо всех своих ничтожных сил я потянул цепи на себя, но сразу понял, что это плохая идея. Это было все равно что прижать запястья к раскаленной докрасна сковороде. Я едва не потерял сознание от боли, а запах… о боги, запах жаренного во фритюре Лестера мне совсем не понравился. Только когда я перестал сопротивляться и позволил цепям приковать меня к выбранному ими месту, боль чуть-чуть отступила и стала просто мучительной.

Медея, которую мои ужимки явно позабавили, расхохоталась:

– Умница, Мэг Маккаффри! Я хотела заковать Аполлона сама, но благодаря тебе мне не придется колдовать.

Я рухнул на колени:

– Мэг, Гроувер, уводите отсюда Сивиллу. Оставьте меня!

Еще одно храброе самопожертвование. Надеюсь, вы ведете счет.

Увы, мой порыв оказался напрасен. Медея щелкнула пальцами. Плавающие в ихоре каменные плиты сдвинулись, и мост, соединявший площадку Сивиллы с выходом, разрушился.

За спиной колдуньи два стражника, державших Креста, швырнули его на пол. Он прислонился спиной к стене, упрямо не выпуская из скованных рук мое боевое укулеле. Глаза у пандоса заплыли. Губы были разбиты. Два пальца на правой руке согнулись под странным углом. Он виновато взглянул на меня. Мне хотелось приободрить его, сказать, что он молодец. Это нам не следовало оставлять его на страже одного. А еще мне хотелось заверить его, что даже с двумя сломанными пальцами он сможет отлично играть перебором!

Но я в тот момент едва соображал, и утешать юного ученика мне было совершенно не под силу.

Стражники расправили гигантские уши и, поймав потоки горячего воздуха, спланировали на плиты рядом с каждым из углов площадки. Выхватив кханды, они приняли боевые стойки – на случай, если кто-то из нас решит по глупости перепрыгнуть через кипящий ихор.

– Вы убили Тимбра! – прошипел один.

– Вы убили Пика! – подхватил второй.

Стоящая на безопасном выступе Медея усмехнулась:

– Видишь, Аполлон, я привела с собой решительно настроенных добровольцев! Остальные тоже требовали взять их сюда, но…

– Остальные ждут снаружи? – спросила Мэг.

Я не понял, обрадовалась она (Ура, сейчас придется убить меньше пандов!) или расстроилась (Ну вот, потом придется опять убивать пандов!).

– Конечно, дорогая, – ответила Медея. – И даже если вы настолько глупы, что решили, будто сможете обойти нас, у вас все равно ничего не выйдет. Хотя Флаттер и Децибел ни за что вас не пропустят. Правда, мальчики?

– Я Флаттер, – сказал Флаттер.

– А я Децибел, – сказал Децибел. – Нам уже можно их убить?

– Еще нет, – ответила Медея. – Аполлон сейчас как раз там, где нужно, осталось его только растворить. Остальные – не дергайтесь. Если вмешаетесь, мне придется приказать Флаттеру и Децибелу вас убить. Ваша кровь может попасть в ихор, и у меня не получится чистой смеси. – Она развела руками. – Вы ведь сами понимаете – испорченный ихор нам ни к чему. По рецепту мне нужен только дух Аполлона.

Мне не понравилась, что она говорит обо мне, будто я уже умер и стал просто ингредиентом вроде жабьего глаза или сассафраса.

– Никто меня не растворит! – прорычал я.

– О, Лестер, – сказала колдунья, – ну конечно, мы тебя растворим!

Цепи снова натянулись, и мне пришлось встать на четвереньки. Сложно представить, как Герофиле удавалось так долго терпеть эту боль. Хотя она же была бессмертной. А я нет.

– Приступим! – объявила Медея.

И она начала нараспев читать заклинание.

Ихор раскалился добела и залил комнату ослепительным сиянием, в котором померкли все цвета. У меня под кожей будто зашевелились крохотные плиточки с острыми краями, они резали изнутри, сдирая с меня смертную оболочку, превращая мое тело в пазл, из частей которого никак не складывалось «Аполлон». Я кричал. Извивался. Может быть, даже молил о пощаде. К счастью, я мог только вопить, мои губы не могли выговорить ни слова, и поэтому мне удалось сохранить ту крупицу достоинства, которая во мне еще оставалась.

Несмотря на невыносимую муку, я заметил сквозь застилающую глаза пелену, что мои друзья отпрянули, напуганные видом пара и пламени, которые вырывались из трещин, расколовших мое тело.

Я их не осуждал. Да и что они могли поделать? В тот момент я был более взрывоопасен, чем семейная пачка гранат из макроновского магазина, только в отличие от них моя упаковка была не настолько прочной.

– Мэг, – сказал Гроувер, пытаясь нащупать свирель. – Я хочу сыграть песнь природы. Попробую помешать ее заклинанию и позвать на помощь.