Горящий лабиринт

— Ты знаешь, что я не смогу, — пожаловалась она. — Это сложный ритуал! Мы не можем позволить ему убить себя каким-нибудь небрежным способом до того, как я буду готова.

— Ну, это слегка раздражает, — вздохнул Калигула. — Послушай, Аполлон, не ожидай, что это хорошо закончится. Я не Коммод. Я не играю в игры. Будь хорошим мальчиком и позволь Медее убить тебя надлежащим образом. Тогда остальные умрут безболезненной смертью. Это моё лучшее предложение.

Я решил, что из Калигулы вышел бы ужасный продавец автомобилей.

На полу рядом со мной дрожала Пайпер. Возможно, её нейронные пути были перегружены травмой. Крест завернулся в свои собственные уши. Джейсон продолжал медитировать в своём конусе из крутящейся шрапнели, однако мне казалось сомнительным, чтобы он смог достичь нирваны в таких условиях.

Мэг кричала и жестикулировала мне, возможно, говоря мне не быть дураком и опустить стрелу. Я впервые не был счастлив, что не мог слышать её приказов.

Охранники императора стояли там, где и были, сжимая свои копья. Инцитат жевал свой овёс так, словно он был в кинотеатре.

— Последний шанс, — сказал Калигула.

Где-то позади меня, на верхушке пандуса позвал голос:

— Мой господин!

Калигула посмотрел туда.

— Что такое, Фленж? Я тут немного занят.

— Н-новости, мой господин.

— Позже.

— Сэр, это насчёт северной атаки.

Я почувствовал резкий прилив надежды. Этой ночью происходило нападение на Новый Рим. У меня не было такого хорошего слуха, как у пандоса, но истеричные нотки в голосе Фленжа говорили сами за себя. Он не принёс императору хороших новостей.

Выражение лица Калигулы стало кислым.

— Тогда иди сюда. И не трогай идиота со стрелой.

Пандос Фленж прошаркал мимо меня и прошептал что-то императору на ухо. Может, Калигула и считал себя непревзойдённым актёром, но он плохо скрывал своё отвращение.

— Как это разочаровывает, — он бросил кольца Мэг в сторону, словно они были бесполезным камешками. — Пожалуйста, твой меч, Фленж.

— Я… — Фленж завозился со своей кхандой. — Д-да, мой господин.

Калигула изучил тупой зазубренный клинок, а затем вернул его хозяину, с жестокой силой вонзив его в живот бедного пандоса. Несчастный взвыл и рассыпался в пыль.

Калигула взглянул на меня.

— Так на чём мы остановились?

— Твоя северная атака, — сказал я. — Плохо прошла?

Было глупо с моей стороны раздражать его, но я не мог не сделать этого. В тот момент я был не рациональнее Мэг МакКэффри — я просто хотел сделать больно Калигуле, разбить всё, что у него было, вдребезги.

Он отмахнулся от моего вопроса.

— Немного работы, которую я должен сделать сам. Логично было предположить, что лагерь римских полубогов будет подчиняться приказам римского императора, но увы.

— У Двенадцатого Легиона богатая история поддержки хороших императоров, — сказал я. — И свержения плохих.

Левый глаз Калигулы дёрнулся.

— Эй, Буст, где ты?

На левом борту один из лошадиных пандаи-парикмахеров в тревоге уронил свою щётку.

— Да, господин?

— Возьми своих людей, — сказал Калигула. — Передайте всем. Мы немедленно перестраиваемся и плывём на север. Мы не закончили дела в области залива Сан-Франциско.

— Но, сэр… — Буст посмотрел на меня, как будто решая, представляю ли я достаточную угрозу или можно оставить императора без имеющейся охраны. — Да, сэр.

Оставшаяся часть пандаи покинула зал, и не осталось никого, кто мог бы держать перед Инцитатом его золотое ведро с овсом.

— Слушай, К, — сказал жеребец. — Разве хомут надевают с хвоста? До того как мы отправимся на войну, ты должен закончить свои дела с Лестером.

— О, я это сделаю, — пообещал Калигула. — А теперь, Лестер. Мы оба знаем, что ты не собираешься…

Он кинулся ко мне с ослепительной скоростью и попытался выхватить стрелу. Я предвидел это. Прежде чем он смог меня остановить, я ловко вонзил стрелу себе в грудь. Ха! Это покажет Калигуле, каково недооценивать меня!

Дорогой читатель, чтобы навредить себе, необходима большая сила воли. И сила воли не в хорошем смысле, а в глупом, безрассудном смысле, который вы никогда не должны и пробовать призывать, даже в стремлении спасти своих друзей.

Ранив себя, я изумился нахлынувшей на меня боли. Почему убивать себя так неприятно?

Костный мозг словно превратился в лаву. Лёгкие наполнились горячим сырым песком. Кровь пропитала футболку, и я, задыхаясь, упал на колени. Голова шла кругом, мир вращался вокруг меня, словно весь тронный зал стал огромной тюрьмой-вентусом.

— ЗЛОДЕЙСТВО! — прожужжал голос стрелы Додоны в моей голове (а сейчас ещё и в груди). — ТЫ ЖЕ ВОНЗИЛ МЕНЯ В СЕБЯ! О МЕРЗОСТЬ, О ЧУДОВИЩНАЯ ПЛОТЬ!

Где-то на задворках сознания промелькнула мысль, что несправедливо, когда жалуется стрела, а умираю я, но я не смог бы заговорить, даже если бы и захотел.

Калигула бросился вперёд. Он схватил древко стрелы, но Медея закричала:

— Прекрати!

Она пробежала через тронный зал и опустилась на колени рядом со мной.

— Если вытащишь стрелу, можешь только ухудшить ситуацию! — прошипела она.

— Он пырнул себя в грудь, — сказал Калигула. — Что может быть ещё хуже?