Горящие сады

Он был измучен. Рубаха и брюки казались жаркой, едкой примочкой. В голове продолжалось гудение. И, желая покинуть это близкое от машины, вибрирующее пространство, он брызнул себе на лицо теплой водой из фляги, шагнул за акацию, на хрустящую сухими чешуйками землю. И будто прошел сквозь стену, в иной свет и воздух. Шаг за шагом удалялся от поля тревоги, погружался в слабое, нежно пульсирующее поле природы. В шелест мелких стеблей под ногами, в робкий посвист невидимой птахи, в переменное жарко-прохладное дуновение. Щурясь, почти закрыв глаза, шел на это дуновение, вверяясь ему, меняясь в нем, сбрасывая металлические и бензиновые запахи. Шел, подхваченный струящимся ветром, неся под закрытыми веками неяркое свечение солнца.

Он услышал внезапный хруст, испугавший его скачок, глухой стук о землю. Успевая раскрыть глаза, еще пугаясь счастливым испугом, увидел вскочившую из-под куста, метнувшуюся в ударе копыт низкорослую антилопу. Ее острый костистый хребет, желтую пятнистую кожу, жилистые, струнно-сильные ноги, толкнувшие вперед шар мускулистого тела, вытянутую заостренную нежно-коричневую голову. И вся она в стеклянном блеске ворсинок, скосив сердоликовый глаз, возникла на одно мгновение и тут же исчезла, оставив в зрачках свой фотоснимок. Застывшее в солнечном воздухе изображение животного, поджавшего хрупкие ноги.

Эта встреча восхитила его. Ему было удивительно и счастливо думать, что антилопа услышала его еще издали. Чутко вытянув шею, ловила его приближение, его шаги, его запахи. Он не знал о ней, а она уже знала, уже видела его сквозь редкую зелень куста.

Он нагнулся, тронул руками неглубокую песчаную выемку, где лежало животное, подстилку из вороха блеклых засохших соцветий и древесных чешуек. И ему казалось: он улавливает неулетучившиеся запахи зверя. Она, антилопа, где*то близко, отбежала и слушает, уперев в землю заостренные резные копытца, обратив в его сторону чуткий лик. Этот продолжавшийся незримый контакт был связью, долгожданной и истинной, с другой саванной и Африкой, с древним, вечным и чудным, пустившим его в себя, уготовившим ему место под прозрачной тенью куста с чуть видной звериной лежкой. Обещавшим ему иную долю и жизнь.

Это было так сильно, так сладко. Было связано с преображением мира. И оно, это преображение, совершалось не взрывчаткой, не пулей, не нацеленным в мир оружием, а чудом. Волнением ветра, прозрачной колеблемой тенью, легким скоком пробежавшего зверя. Он стоял на коленях, касаясь ладонями теплой земли в том месте, где недавно лежала антилопа. Гладил ее глянцевитые дышащие бока, вздрагивающий пружинный хребет, шелковистые прижатые уши. Заглядывал в неиспуганные, выпуклые, отражавшие его облик глаза.

Медленно, улыбаясь, брел среди зарослей, неплотных, сквозных, прерываемых солнечными прогалинами. Саванна была недикой, возделанной, но не человеком, не мотыгой, не плугом, а иным, изначальным садовником, посадившим и этот глянцевитый округлый куст, и рядом струящееся волнообразное деревце, населившим свой сад быстроногими антилопами, свистящими птицами, бесшумными пролетавшими бабочками.

Бабочки, огромные черно-зеленые броминусы и нежноголубые элегры, вспыхивали, появлялись на миг, озарялись солнцем. Их подхватывало, переносило через сферу плотного, непроницаемого для полета воздуха и влекло вниз, за древесную крону, всех по одному и тому же пути. Он пошел вслед за бабочками, поднимая кверху лицо, чувствуя близкое, напряженно распростертое тело бабочки, гонимое лучами и дуновениями, планирующее вниз за дерево, на невидимую близкую цель.

Вышел на поляну, увидел цветущий куст. Тот распушился в самом центре круглого, напоенного светом пространства. Отбрасывал легкую тень. И в его вершине, в белых соцветиях клубились, порхали бабочки, сотрясали цветы, переливались, взлетали. Страстно, слепо падали в пахучие кисти, перебирая их лапками, вонзая крохотные пружинки своих хоботков. Весь куст дрожал, осыпался лепестками, опьяневшими бабочками, чуть слышно звучал. Бобров, восхищенный, окруженный цветами и бабочками, шагнул в этот куст, встал среди расступившихся веток.