Горе побеждённым

 - Бог миловал. Что касается Ивана Николаевича Лавренёва, – продолжил Собакин, неспешно идя по Волхонке, – я предполагаю, что он с детства отравлен достатком и праздностью. Его уже ничем не удивишь и ни к чему не приохотишь. Игра – это то немногое, что ещё щекочет его нервы и волнует кровь.

 - Получается, что, живя в таком довольстве, он несчастен? – удивился Ипатов.  - А почему такого не случается с другими богачами?

 - Самоограничение – это первая заповедь в семьях богатых людей, которые хотят иметь здоровое потомство. Мне жаловался один очень состоятельный человек – барон Гиерне, что в детстве был в очереди за сапогами своих старших братьев. Ему перешивали их платья, а отец не допускал на столе никаких излишеств. И это не от жадности, а только для того, чтобы дети не потеряли вкуса к жизни. Кстати сказать, у меня самого была ситуация не лучше. Когда я рос, мне нанимали самых лучших и дорогих гувернёров и учителей, но я мог запросто остаться без обеда, если случайно пачкал учебник или портил свою одежду. Самой большой радостью в детские годы был поход в кондитерскую Севостьянова, которая была (не знаю, есть ли сейчас) на углу Столешникова переулка и Петровки, возле церкви Рождества Богородицы, где мой гувернёр, немец Вогау за свой счёт и в тайне ото всех покупал мне пирожное – трубочку или корзиночку с кремом. Он таскал меня туда из-за своей дамы сердца, которая служила в шляпном магазине «Вандраг», что на Петровке. Если бы не его роман, я бы не имел счастье  в обычной жизни так пировать. Праздничный стол был у нас только на мои и отцовские именины, Рождество и Пасху.

 -Ой, а у нас, на Пасху, весь город гуляет, – встрепенулся Ипатов. – У богатых купцов всю Святую Неделю столы накрывают прямо во дворах – подходи, кто хочешь. А наши городские благодетели, семья Кошеревых, каждый год на свой счёт делают у себя в доме «детскую пасочку» - для всех маленьких пасадцев. Помню, я там в пять лет прочитал басню Крылова и получил в награду большую ветку винограда! Есть боялся, – замотал головой от воспоминаний, Александр Прохорович.  – Матушка, уже дома, научила косточки вынимать. А первую шоколадную конфету мне подарил на именины наш приходской батюшка, когда мне было три года. Я её спрятал в карман, а она растаяла и превратилась в размазню. Ох, как я плакал!

 - Ипатов, вы в детстве были счастливее меня.  К тому же, я рос без матери. Отца часто не было и его, в первую очередь, заботило, чтобы я был выносливым  и имел закалённый характер. А это значит, Ипатов, что, когда в пять лет, сидя дома с чужим дядькой-гувернёром, без отца и матери, хочется плакать от одиночества, вам говорят, что это стыдно и недостойно мужчины. И вы не плачете, но жалеете, что родились на свет. Это сейчас я понимаю, что отец хотел мне добра и боялся оставить меня беспомощным, если вдруг его не станет. Но тогда, в детском сердце было много обиды. Отцом, к примеру, было категорически запрещено, без крайней нужды, возить меня на извозчике.  Поэтому, в любимый Зоологический музей на Никитской, посмотреть чучело тигра, меня водили пешком со Сретенки, что, для пятилетнего мальца, не близко! И это при том, что мой отец был очень состоятельным человеком, а я был его единственным сыном, и все свои чаяния он возлагал на моё будущее.

 - Выходит, что мамаша Лавренёва сама виновата, что у неё сын – пустой человек, который только и знает, что мотает деньги?

  - В принципе – да. Родители всегда имеют возможность воздействовать на своё чадо, пока оно растёт. Хотя, я не могу категорически судить о Лавренёве, как о пустом человеке. В жизни  всякое бывает. Он ещё слишком молод и вполне может измениться. Пусть это волнует его близких. А мне вот что интересно: зачем он в тот вечер поехал в Английский клуб, и что общего у него с французским подданным, господином Мозеном?

 - Вы его знаете?