Гордый наш язык…

Значит ли это, что можно без сожалений выкинуть из языка «пустую словесную форму»? Ни в коем случае. Интернациональное по происхождению, слово таит в себе самый общий смысл, который пока что понимается приблизительно и не всегда точно. Однако по мере надобности и под давлением значений близких к нему слов в нужный момент оно может породить значения, необходимые для выражений новых понятий. Подобные заимствованные слова являются носителями все того же словесного образа, может быть и неопределенного в наше время, двусмысленного и слишком абстрактного, но языку они нужны.

Реакция и прогресс

Важная особенность современных литературных языков — появление слов, общих для них всех. Интернациональная лексика обозначает понятия, ставшие международными, они возникают в наши дни и неожиданным светом высвечивают давно известные слова родного языка. Большинство таких слов (хотя и не все, конечно) основано на корнях античных языков — языков цивилизации и мировой культуры, греческого и латинского. Многие из таких слов не принимаются сразу, некоторые прямо запрещаются. Известно, что Павел I запретил не только заимствованное слово революция, но и славянизм отечество; Белинский ввел в употребление, а Александр II запретил слово прогресс; демократическое движение второй половины XIX века особым содержанием наполнило слово интеллигенция, а Николай II приказал Академии наук навсегда его «вычеркнуть из русского языка»; русские марксисты в 1895 году предложили слово конгресс для обозначения «общих международных сходов», а желтая пресса над ним глумилась. Все такие слова нужны, даже если в родном языке имеются их эквиваленты.

Чем дальше в прошлое мы обращаемся, отыскивая первые упоминания о заимствованных словах, тем яснее вывод: в русском языке после публицистических баталий остается только действительно нужное слово. Мало ли кому не нравится то или иное слово — одним ощущением «хорошо» или «плохо» судьбы слова не решишь. П. А. Вяземскому не нравилось слово талантливый, Далю — эгоист, Лескову — оккупация, Блоку — дифференциация и т. д., но все же эти слова остались в нашем лексиконе.

В момент заимствования особенно активное возражение традиционалистов вызывают всегда именно те слова интернационального словаря, которые содержат в себе новое, политически или идеологически важное понятие. Для некоторых классов или групп такое понятие неприемлемо, и тогда преображается слово, его пытаются приспособить к потребностям своего класса, истолковать поудобней — снять с него налет новизны.

Вот словарик иностранных слов 1837 года, и здесь: демагог — руководитель народной партии бунта; конспирация — злоумышление; революция — возмущение, мятеж; реформа — восстановление порядка; терроризм — грозная система управления; солидарность — круговая порука. Позже, в других словарях, появились: коммунизм — общинность; пролетарий — нищий, бобыль, бесприютный человек…

Потребовалось полвека, чтобы в политической борьбе классов и партий публицистика наполнила социальным содержанием эти международные термины, возвысила их над обыденным представлением. Для Ф. Булгарина диктатура — всего лишь диктовка, например, статьи, а в наши дни — не ограниченная законом, опирающаяся на силу власть.

Вот как постепенно входили в наш лексикон политически важные слова.

Реакция — старое слово, каждый, знающий французский язык, мог его употребить в прямом значений (например, реакция в химической колбе). Пока не возникло нужды в политическом термине, научный смысл слова пытались переводить на русский язык. Радищев объяснял его как отдействие, Даль — как противосилие. Неопределенно и слишком темно получается в переводе на русский, никаких образных впечатлений. Пустое слово. Белинский в своей публицистике ввел это слово в литературный быт как данность: реакция — возвращение к прошлому порядку вещей. Публицистика Герцена развивала понятие дальше: «оплот европейской реакции». Явилось совершенно новое слово, политический термин, известный в таком значении с 1863 года. «Но на светлом небе 60-х годов, — писал Л. Ф. Пантелеев, — осталось дымчатое облако — слово реакция было произнесено».

Вот еще пример. Для князя В. Ф. Одоевского в начале XIX века идеолог — всего лишь вредный мечтатель, обычно идеалист; еще и в середине века — это философ, изучающий историю идей, умозрительную философию, за которой нет действия; лишь в марксистской литературе 1880-х годов наполнилось слово новым смыслом, идеология стала обозначать общую систему взглядов той или иной социальной группы, класса или партии.