Читаем Гордый наш язык… полностью

Теперь не найдется людей, которые поддержат такое мнение. Сегодня о своем уважаемом учителе никто не скажет: он нешуточный ученый, потому что он все-таки очень серьезный ученый. И такие сочетания теперь часты. Во времена Даля действительно немного замен можно было бы найти для приведенных им слов, но в том-то и дело, что импортное слово пришло в нашу речь как бы авансом, оно потому и осталось в словаре, что оказалось необходимым.

Включая в себя все частные значения множества русских слов, стало оно родовым обозначением сразу и для занятого, и для дельного, и для строгого, и для внимательного, и для многих других людей по признакам, которые рисуют сегодня в наших глазах образ серьезного человека или серьезное дело.

Эту особенность только-только вводимых в наш лексикон иностранных слов заметил в начале века профессор Петербургского университета логик А. И. Введенский. Он тоже был недоволен обилием иностранных слов, которых много тогда входило в русскую речь. И вот что получается при этом. Вместо слов основывать и обосновывать иногда точнее сказать базировать: значения русских слов как бы сливаются вместе в иностранном. Обсуждения и прения также отличаются друг от друга, но в слове дискуссия они сливаются, восполняя друг друга новым, нужным для современных форм общения, смыслом.

Да, это верно. Иностранное слово, более широкое по значению, как бы снимает внутренние различия между двумя русскими словами, к тому же — словами конкретного значения. Дискуссия — одновременно и обсуждение, и прения, да вдобавок и еще кое-что, что оказалось возможным включить в содержание дискуссий, потому что это допускало широкое значение слова, введенного про запас. У этого слова в нашем представлении нет никакого образа, преданий о многовековом употреблении его в народной речи, оно не обросло переносными смыслами, не имеет нежелательного для важного слова-термина стилистического налета вкусовщины. Его принимают все.

<p>Недочеты, пробелы, недостатки</p>

Самое старое из этих слов — недостаток. Это и нужда, и бедность, а отсюда — погрешность, недочет. «Наполни недостатки наши своими добродетельма!» — обращались к святому в XI веке. Неудивительно, что современный литературный язык, складываясь в XVIII веке, прежде всего и взял из церковнославянского языка это слово. Других пока не было.

Первое время синонимы извлекались из того же церковнославянского языка, но отчасти с изменением их смысла. В конце XVIII века появились недочеты в специальном торговом языке: чего-то недосчитались! — а Н. М. Карамзин использовал слово пробел вместо недостаток, говоря специально о литературе, о книжной деятельности и образовании. Все эти слова, возвращенные к жизни, были слишком специальны и не очень распространены, хотя, конечно, купец, говоря недочет, ремесленник, говоря изъян, сочинитель, говоря пробел, имели в виду одно и то же — но одинаково в переносном смысле. Общим словом для всех оставалось все то же: недостатки. Оно же вплоть до наших дней является образцом для возникающих новых синонимов. Уж если язык ориентирован на конкретность в обозначении каждого отдельного недостатка, то и на место книжно-славянского слова недостатки могли приходить все новые — разговорные — его заместители: неполадка и нехватка у В. И. Даля, недохватки у Н. В. Шелгунова и т. д.

Длительное время все эти русские слова различались по смыслу и назначению. Многочисленные статьи и мемуары XIX века показывают, что пробелы могли быть — в образовании, в знании, в просвещении, изъяны — в духовном наследии классиков, моральные, политические, вообще — обычно возвышенные, не бытовые (но изъяны и в туалете тоже); недочеты возможны только в хозяйстве, в практической деятельности, в промышленности, в бюджете, в сумме, в характере чего-нибудь. Недостатки встречаются в какой-то программе или в плане предприятия, погрешности — всегда у человека, который создает недостатки или множит недочеты, поскольку обладает пробелами в образовании, и т. д.

Со временем таких слов накопилось много, они мешали друг другу, путались в своих конкретных значениях, а этому способствовало влияние иностранных языков и переводы с них. Высказывание известного дипломата Меттерниха переводили с французского по-разному: «Дипломатия принесла мне одни недочеты» или «дипломатия принесла мне одни изъяны», — но вполне могли использовать и любое другое слово этого ряда. Возникает и лукавое уклонение от точных обозначений, ибо становится выгодным собственную погрешность выдать за чужой недостаток.

Перейти на страницу:

Все книги серии Русская словесность

Похожие книги

Агония и возрождение романтизма
Агония и возрождение романтизма

Романтизм в русской литературе, вопреки тезисам школьной программы, – явление, которое вовсе не исчерпывается художественными опытами начала XIX века. Михаил Вайскопф – израильский славист и автор исследования «Влюбленный демиург», послужившего итоговым стимулом для этой книги, – видит в романтике непреходящую основу русской культуры, ее гибельный и вместе с тем живительный метафизический опыт. Его новая книга охватывает столетний период с конца романтического золотого века в 1840-х до 1940-х годов, когда катастрофы XX века оборвали жизни и литературные судьбы последних русских романтиков в широком диапазоне от Булгакова до Мандельштама. Первая часть работы сфокусирована на анализе литературной ситуации первой половины XIX столетия, вторая посвящена творчеству Афанасия Фета, третья изучает различные модификации романтизма в предсоветские и советские годы, а четвертая предлагает по-новому посмотреть на довоенное творчество Владимира Набокова. Приложением к книге служит «Пропащая грамота» – семь небольших рассказов и стилизаций, написанных автором.

Михаил Яковлевич Вайскопф

Языкознание, иностранные языки