Гордость и предубеждение

Элизабет шла вперед молча, но сердце ее разрывалось от горечи. Понаблюдав за спутницей немного со стороны, Фитцуильям поинтересовался, о чем она так задумалась.

– Я размышляю над тем, что вы мне рассказали. Поведение вашего кузена не согласуется с моими представлениями о порядочности. Кто выбрал его на роль судьи?

– А вы, как я посмотрю, склонны считать его участие вмешательством?

– Я просто не понимаю, по какому праву мистер Дарси распорядился судьбой своего друга и почему по собственному только суждению он взял на себя смелость ли, дерзость ли – решайте сами – определить, где его друг найдет свое счастье, и даже наставить его на этот путь. Однако, – спохватившись, добавила она, – коль скоро мы не знаем подробностей, мы не вправе его обвинять. Нельзя же и правда, предположить, будто роль его в этом случае только ужасна.

– Вполне разумное предположение, но, даже если оно и верно, ставки Дарси все же резко падают.

Слова эти произносились в шутку, но Элизабет так живо представила перед собой портрет мистера Дарси, что ее потрясла справедливость и логичность всех самых ужасных подозрений на его счет; и поэтому, резко сменив тему, она заговорила о пустяках, и вскоре оба подошли к калитке дома. Там, закрывшись в своей спальне сразу после ухода гостя, мисс Беннет могла спокойно обдумать все то, что ей удалось сегодня узнать. Совершенно невозможно, чтобы Дарси имел в виду кого-то другого, а не близких и дорогих ей людей. Вряд ли можно было найти второго такого джентльмена, на которого бы он имел столь безграничное влияние. В том, что он спит и видит, как бы разлучить мистера Бингли и Джейн, Элизабет ни секунды не сомневалась; но все же основную долю коварства она все это время приписывала мисс Бингли. И если только Дарси не стал жертвой собственного тщеславия, то именно он был причиной, он, с его гордыней и капризами, был причиной всех тех страданий, через которые прошла Джейн и от которых, вероятно, она терзается и по сию пору. Он убил всякую надежду на счастье, что родилась в этом преданном, самом щедром сердце на свете; и теперь никто не мог с уверенностью сказать, как долго еще будут прорастать семена зла, брошенные безжалостной его рукой.

«Он имел какие-то сильные аргументы против той девушки», – сказал полковник. Главный из них, наверняка, тот, что один ее дядя служит адвокатом, а второй имеет свое дело в Лондоне. «Против самой Джейн он не мог иметь ничего! – в сердцах воскликнула Лиззи. – В ней нет ничего такого, что не может не вызывать восхищения. Она само очарование и доброта! У нее блестящий ум и пленительные манеры. Против папы, который, хотя и не без странностей, но во многом даст фору самому мистеру Дарси, ему тоже нечего возразить. Я уже не говорю о том уважении, которым он пользуется в округе и до которого так далеко этому нахалу!» При мысли о собственной матери, правда, пыл ее несколько поутих, но даже здесь Элизабет полагала, что у мистера Дарси едва ли могла возникнуть к ней неприязнь, потому что гордость его пострадала бы скорее от недостатка связей его друга, чем от его недостатка ума. В итоге она пришла к заключению, что черное свое дело он совершил частично от гордыни, а частично из желания удержать рядом мистера Бингли ради собственной сестры.

За волнением и слезами к Элизабет не замедлила явиться головная боль, которая к вечеру разрослась настолько, что, учитывая нежелание видеть мистера Дарси, она решила не ходить нынче в Розингс, куда Коллинзы были приглашены на чай. Миссис Коллинз, убедившись в том, что подруге ее действительно нехорошо, не стала ту уговаривать и, кроме того, всеми силами попыталась смягчить напор со стороны мужа, который, увы, все же был неизбежен. Однако к чести мистера Коллинза следует заметить, что на этот раз он ограничился лишь мрачным пророчеством того, как не понравится такая вольность леди Кэтрин.

Глава 34

Когда они ушли, Элизабет, словно из желания еще больше разжечь вражду с мистером Дарси, заняла себя ни чем иным, как перечитыванием всех писем от Джейн, полученных ею с тех пор, как она оставила Лонгбурн. В строках сестры не было ни жалоб, ни описаний страданий в прошлом, ни повести о печалях нынешних. Но в каждой ее весточке ощутимо больно не хватало той приветливости и легкости, что определяли стиль Джейн раньше, и Элизабет понимала, что былая ее безмятежность теперь скрыта от людей тяжелыми грозовыми тучами. Барышня вчитывалась в каждое слово, что исподволь сообщало ей о боли, с таким вниманием, которого эти письма едва ли удостаивались при первом прочтении. Постыдное смакование мистером Дарси несчастья, причиной которого стал он сам, сделало сострадание Элизабет тяжелой доле сестры еще острее. Большим утешением для нее была мысль о том, что визит его в Розингс должен закончиться уже послезавтра, и еще б(льшим то, что почти через две недели она снова увидит Джейн и всеми своими силами, что дает ей любовь к сестре, постарается излечить ее раненную душу.