Гордость и предубеждение

Надежды умерли, и умерли окончательно. Когда Джейн собралась с силами и прочла письмо до конца, единственным для нее утешением, остававшимся в последней части, было заверение подруги в вечной любви. Впрочем, основную часть сообщения она посвятила неоспоримым достоинствам мисс Дарси. Барышня снова и снова описывала неисчислимые ее положительные черты, попутно заявляя о том, что с каждым днем дружба ее с этим ангелом становится все более доверительной, и надеясь также на скорое осуществление тех ее желаний, что были подробно описаны в прошлый раз. Кэролайн написала также о том, что брат ее нынче поселился в доме у мистера Дарси, и в неописуемом восторге добавила, что тот уже строит планы относительно покупки какой-то новой мебели.

Элизабет, с которой Джейн очень скоро поделилась о прочитанном, выслушала эти новости с молчаливым негодованием. Сердце ее рвалось на части от беспокойства за сестру и от возмущения по поводу прочих. В заверениях Кэролайн относительно нежной привязанности мистера Бингли к мисс Дарси она позволила себе усомниться. Тот факт, что молодой человек влюблен в Джейн, нынче вызывал в ней сомнений ничуть не больше, чем раньше; но, несмотря на то, что Элизабет всегда была склонна испытывать дружескую симпатию к мистеру Бингли, сейчас она не могла думать без гнева или в крайнем случае возмущения о легкомысленности его характера, которая сделала того игрушкой в руках коварных и лживых друзей, потребовавших от него пожертвовать собственным счастьем ради каприза младшей сестры. Однако, если бы речь шла о пожертвовании только лишь его счастья, ему было бы вполне позволительно распоряжаться им как заблагорассудится; но в деле была замешана сестра, и поэтому Элизабет не могла теперь думать ни о чем более, кроме как о том, действительно ли чувства мистера Бингли нынче мертвы или же здесь не обошлось без вмешательства его друга и знал ли Чарльз о любви Джейн или привязанность ее осталась незамеченной. Как бы там ни было, несмотря на всю разницу их оценок самого виновника страданий мисс Беннет, положение ее оставалось неизменным, а сердце – жестоко раненным.

Прошел день или даже два, прежде чем Джейн осмелилась поведать о своих чувствах Элизабет. Когда миссис Беннет оставила наконец-то девочек наедине, насладившись предварительно особенно долгим и желчным приступом раздражительности по поводу Незерфилда и его хозяина, Джейн при всей ее кротости и доброте все же не удержалась и заметила:

– Ох, если бы только мама чуть лучше владела своими чувствами! Знает ли, понимает ли она, сколько боли она мне причиняет, постоянно вспоминая о нем? Но я не ропщу. Это не может продолжаться бесконечно. Он будет забыт, и мы станем жить, как прежде.

Элизабет с материнской заботливостью взглянула на Джейн, но сказать ничего не решилась.

– Ты сомневаешься в моих словах! – воскликнула старшая, заливаясь густым румянцем. – Но для этого у тебя нет никаких оснований. Он действительно может жить в моей памяти вечно, но только как самый милый мужчина, которого я когда-либо встречала, и не более. Во мне не осталось ни страхов, ни надежд, и мне не в чем его упрекнуть. Господи, слава Тебе за это! У меня не так болит сердце. Надо еще немного подождать… Разумеется, все еще будет хорошо.

Немного помолчав, она постаралась придать своему голосу больше бодрости и произнесла:

– Уже сейчас я могу утешиться тем, что с моей стороны не произошло ничего более серьезного, чем просто невинная ошибка, допущенная из-за разыгравшегося воображения, и что она не успела причинить боль кому бы то ни было.

– Милая моя Джейн! – всплеснув руками, воскликнула Элизабет. – Ты слишком добра. В своей кротости и покорности ты похожа скорее на ангела. Я даже не знаю, что тебе сказать. Мне кажется, я никогда еще не оценивала тебя по справедливости и уж тем более не любила тебя так, как ты того заслуживаешь.

В ответ мисс Беннет поспешила упомянуть все мыслимые и немыслимые достоинства, снабдив ими, разумеется, Элизабет.

– Нет, это уже несправедливо, – возразила сестра. – Ты желаешь видеть этот мир совершенным, и тебя больно ранит, когда я упрекаю близких нам людей. Мне же кажется, что в этом мире есть только одно воплощение совершенства и это – ты. Но ты одинокий воин, и против тебя стоят все людские грехи. Не думай, будто я впадаю в крайности или покушаюсь на твою идею универсального добра. Есть немного людей, кого я действительно люблю, но все же тех, о ком я думаю исключительно хорошо, еще меньше. Чем больше я живу в этом мире, тем меньше я им довольна, и каждый новый день лишь подтверждает слабость человеческой природы. Все более я убеждаюсь в том, что не стоит полагаться на присутствие в людях добродетели или хотя бы здравого смысла. Буквально в последние дни передо мной прошли два наглядных тому примера: первый я упоминать не стану, а второй – это замужество Шарлотты. Это действительно просто не укладывается в моей голове! Никак не укладывается!