Горбовский

Пока отец не вышел в коридор, Марина быстро обулась и сбежала. Почти не спавшая, голодная, с пульсирующей головой, облитая кипящим маслом, разбитая и получившая по лицу тяжелой рукой, практикантка, глотая слезы, направилась в НИИ, надеясь хотя бы там обрести долгожданный покой. Понедельник еще никогда не задавался таким суровым. Спицына чувствовала себя так, как будто ей дали сокрушительного пинка прямо с порога дома. Зато прибытие в НИИ и встреча с Горбовским теперь не казались такими ужасными, как прежде. Фигура Льва Семеновича в это утро для Марины была чуть ли не святой. Воистину все познается в сравнении.

Между тем, выходные Горбовского, собственно, как и утро понедельника, аналогично не выдались удачными. Начать следует с того, что его сны исчезли. Начисто исчезли. Теперь по ночам Лев Семенович, если ему удавалось заснуть, погружался словно бы в глубокий темный колодец. Как вода, он стекал вниз по его скользким стенкам, погружался все глубже, не зная, как остановиться. Его воображение будто отключалось, отказываясь заполнять время и пространство сна хоть какими-нибудь образами. Там было темно и пусто.

Но все это не было бы такой бедой, если бы не следующий факт. Подсознание Горбовского, целый мир с живущими и умирающими в нем людьми, неким образом просочилось в реальность. Ранее, сжатое в пределах черепной коробки, оно могло включаться только по ночам. Теперь же Лев Семенович думал, что сходит с ума, потому что стал слышать голоса жены и сына не во сне, а в действительности. Явление это происходило не постоянно, иначе Горбовский не вынес бы этого и лично отправился ложиться на лечение в клинику. У него еще оставалась надежда, что все это пройдет, что у него на нервной почве шалит воображение и так далее. Но вирусолог уже не сомневался в том, что действительно слышит голоса именно своей жены и своего сына. Даже спустя сорок лет он мог бы узнать их с той же легкостью, будто слышал вчера.

В субботу, когда Алена позвала его по имени, Горбовский снова решил, что ему послышалось. Ведь рано утром он открыл все окна настежь, чтобы проветрить квартиру. Так что звук женского голоса мог запросто проникнуть с улицы, а имя могло просто совпасть. Лев Семенович принялся за уборку: вымыл полы, починил шатающийся стул и только хотел приступить к мытью оконных рам, как отчетливый голос из-за спины, из глубины комнаты, требовательно позвал его снова:

– Лева!

Отложив мокрую тряпку, Горбовский без спешки обернулся. Естественно, комната была пуста. Он не знал, что и думать, поэтому думать ничего по этому поводу просто не стал. Научный склад ума физически отказывался принимать все эти мистические штуки как нечто реально существующее. Впервые в жизни Горбовский столкнулся с таким явлением, которому пока еще не мог дать научного объяснения. Но и сдаваться без боя он не собирался.

– Если сны перетекли в реальность, – говорил он себе, – то теперь хотя бы спать можно спокойно. А голоса – либо пройдут, либо привыкнем.

Он брызгал на стекло очищающим средством и протирал его до блеска множество раз, как помешанный.

– Что человек? Он привыкает и к более жестоким условиям, чем какие-то голоса. Плод моего воображения. Не более.

Льву было необходимо поговорить с самим собой, потому что ему надоело уже вслушиваться в тишину, опасаясь вновь услышать голос жены или смех сына. Требовалось забить эфир, молчать нельзя было. Но беседовать с самим собой Горбовский не привык.

– Если семнадцать лет удерживать в памяти живые воспоминания о людях, которых больше нет, возможно ли материализовать их образы? – спросил он у ведра с водой и вдруг понял, что ему нужен собеседник. Живой собеседник, способный поддержать разговор и развить его собственную мысль.

– Мое одиночество… – продолжил он и замолчал. – Неужели я и правда схожу с ума? Сумасшедшие свято верят в свою адекватность. Я тоже верю. Но что за чертовщина происходит? Может, мое подсознание намекает мне, что оно больше не справляется? Что я не могу больше быть постоянно наедине с собой и своей памятью. Можно взять это за рабочую гипотезу. Итак, дано: мужчина средних лет ни с того ни с сего начинает терять рассудок. При этом он чувствует себя здоровым. С небольшими психическими отклонениями, приобретенными, если честно, много лет назад, – тут он неосознанно поскреб ногтями по шраму на шее. – Наверняка предпосылка есть, но какая? Это и есть неизвестное в нашей задаче. Хотя неизвестных тут слишком много для решаемой задачи. Как это остановить? Что делать? Можно ли вообще остановить этот процесс?

Горбовский замолчал, решив, что беседы с самим собой – верный способ подтвердить свое сумасшествие. Ему стало стыдно. Взрослый человек, мало того – мужчина, с развитой логикой и интеллектом, ученый, вирусолог, разговаривает сам с собой в одиночестве. Нет, это явно ниже его достоинства.