Горбовский

Спицына, тяжело дыша, посмотрела в глаза Льву, затем посмотрела на отца и вышла из спальни. Леонид Спицын выглядел точно так же, как первые инфицированные в бункере незадолго до своей смерти. Леонид Спицын выглядел даже хуже. И Марина понимала, что, даже если вакцинировать его сейчас, либо пять часов назад – это уже не возымело бы эффекта. Время инкубации вышло. Теперь остановить разрушение организма было невозможно. Момент упущен. Лев тоже это понимал. Именно поэтому попросил ее выйти.

Они остались наедине – строгий отец, внезапно вспомнивший о дочери перед смертью, и мужчина, любящий дочь строгого отца больше жизни. Взгляд Спицына приобрел печально-насмешливое выражение. Так могут смотреть только люди, которые вдруг на пороге смерти делают для себя некое важное открытие, сразу же теряющее свою важность в силу неотвратимого приближения смерти.

– Вот каков ты, Горбовский. Это с тобой живет моя дочь?

– Со мной.

– Я слышал, ты нашел вакцину?..

– Так и есть.

– Ну и что же теперь?

– Я собираюсь выяснить, когда именно вы заразились. Меня зовут Лев.

– Леонид. Обойдемся без рукопожатия.

– Рассказывайте.

– Неделю назад коллега срочно вернулся из заграничного отпуска. Его семья осталась там. Они считали, что там они будут в безопасности. Как будто зараза только в России, – говорил Спицын, после каждой фразы делая перерыв на кашель и успокоение легких.

– Когда ощутили первые признаки недомогания?

– Три дня назад, на службе. Стало плохо. Думал, недосып. Нервы. Потом начал кашлять. Покинул пост и… сюда.

– Почему не позвонили сразу?

– Зачем? Ведь вакцины еще не было.

Действительно, подумал Лев. В словах этого мужчины звучала неоспоримая логика. Три дня… три дня… он должен быть на грани смерти. Не все выдерживают три дня.

– Поздно, я прав?

– Правы, – задумчиво признал Горбовский.

– И как, скоро уже?

«Почему наш разговор так сух и по-военному груб? Ведь он умирает, а я остаюсь с его дочерью. Он мог бы переменить манеру общения хотя бы сейчас».

– Скоро.

Они помолчали. Леонид Спицын повернул голову и стал смотреть в потолок, под которым одиноко жужжала муха-однодневка. Льву показалось, что по темной небритой щеке мужчины стекает слеза, однако голос, прозвучавший в следующий миг, был спокоен.

– Ну что ж. Позови ее тогда. Сам выйди.

Горбовский, совершенно потерянный, испытывая стойкое желание сказать что-то еще, но не зная, что именно, кивнул и вышел к Марине. Она сразу же кинулась ему на грудь, она ведь все понимала не хуже других. Очень проницательная девушка.

– Не успели, – с горечью произнес Горбовский. – Немного не успели.

Но вместо того, чтобы рыдать в отчаянии из-за неотвратимой потери близкого человека, кровного родственника, Марина кинулась в спальню и стала гневно ругать отца за то, что он не позвонил им раньше. Она знала, что это было бесполезно, что это бы не помогло, но эмоции взяли верх над разумом, и она кричала на умирающего отца, кричала, чтобы выпустить свою боль, и никто не останавливал ее. Леонид Спицын молча выслушал нравоучения дочери, одними глазами следя за тем, как она ходит по комнате туда-сюда.

– Какой же ты стала… взрослой, – сказал он неожиданно, словно и не слышал ее криков, не заметил ее злости. Спицына замерла у его кровати. – И уверенной в себе. Ты так напоминаешь маму.

Дрогнул, наверное, каждый нерв на лице девушки. Она присела к отцу и взяла его ладонь. Ладонь была холодной.

– Когда ты успела так повзрослеть? Я и не заметил… я, наверное, ничего не замечал, что тебя касалось. Видел лишь себя одного…

– Папа… что я могу тебе сейчас сказать? Что я могу для тебя сделать?.. совсем, совсем ничего. Срок инкубации прошел, разрушение организма достигла стадии, когда принимать вакцину бессмысленно…

– Я знаю. Знаю. Не так и глуп твой отец. Хоть и не ученый. А ты все же стала вирусологом, как и хотела. Горжусь тобой. Ты всегда была умной девочкой. Тебе ведь вирус уже не страшен?

Марина закатала рукав халата и показала отцу красную отметину.

– Ну и славно. Живи, – тут Спицын зашелся страшным и продолжительным приступом кашля, его лицо побагровело, кожа обвисла и колыхалась. – Думаю, с ним ты будешь счастлива. Хороший он мужик.

– Папа, папа… – шептала Марина, утирая слезы. – Папа. Папа…

– Ситуация безвыходная. Не отчаивайся. Вы с ним, – Спицын кивнул за дверь, где стоял Горбовский, – спасете много людей. Но меня уже нет. Послушай. Я всегда был строг к тебе, излишне строг. И я не жалею об этом, глядя на то, какой ты выросла. Наверное, суровое военное воспитание взрастило в тебе все самое лучшее, что я мог тебе дать. Не расстраивайся так сильно. И прости меня. Слушай. Я никогда не интересовался твоей жизнью. А следовало бы. Но однажды я дал тебе совет. Ты спросила, почему люди такие злые, а я ответил: потому что несчастны. Помнишь?

Марина кивнула, не в силах говорить.

– Ты спрашивала о нем?

Девушка кивнула еще раз.

– От любви до ненависти один шаг. Это так знакомо. Так знакомо. Надеюсь, ты ведь поняла, что отчасти я имел в виду себя. С тех пор, как ушла твоя мать…