Гопакиада

Злой юмор ситуации заключался в том, что Ипатий Пацей, вскоре, после смерти Михаила, ставший митрополитом Киевским по версии Ватикана, мог сколько угодно писать памфлеты, доказывать правоту своего дела на диспутах и съездах, но канонические тонкости, в сущности, мало кого интересовали. Понять суть тонких теологических нюансов было по силам далеко не каждому, а из способных понять далеко не всякий готов был оставить житейские радости ради чтения умных книжек, зато заключение унии дало отмашку реализации самых гнусных инстинктов. Люди есть люди, в каком бы веке и в каком бы краю они ни жили. Помните секретарей парткомов, на следующий день после провала ГКЧП публично жгущих партбилеты? Встречали бывших комсомольских вожаков, ныне рвущих на груди вышиванки и халаты, клянясь в верности «идеалам нации и суверенитета»? Если помните и встречали, значит, не слишком удивитесь тому, что в унию нескончаемым стадом двинулись «прозревшие». Шляхта средней руки, подпанки, цеховые и гильдейские «нобили», короче говоря, все, мечтавшие ранее «стать поляками», но (времена были религиозные) все же опасавшиеся гнева Господня, теперь, когда ответственность за возможные последствия взяли на себя не кто-нибудь, а сами их преподобия и бояться было нечего, ринулись становиться из ничего всем, тем паче что поддержка правительства была ренегатам заведомо обеспечена. Сознавая, что в новой реальности им можно все, а что нельзя, на то «кому следует» закроет глаза, униаты брали штурмом православные храмы, «вычищали от схизмы» цеха и гильдии, лишая семьи православных мастеров куска хлеба, вместе с крестьянами выгоняли на барщину излишне упрямых православных батюшек.

Больше того, невесть откуда возникнув, по краю быстро распространилась и прижилась новая, ранее неведомая и совершенно иезуитская по сути мода. Евреям-арендаторам, ведущим панское хозяйство (сами паны такими мелочами не интересовались) явочным порядком, не спрашивая их согласия, повышали сумму выплат, взамен предоставляя право «надзора» за православными церквями. Дальнейшее понятно: евреи, конфессиональными ограничениями не обремененные, стремясь «отбить» обременительные непредвиденные затраты, вводили плату за открытие церквей, то есть по факту, за право проводить богослужения. «Быдлу» предоставлялся выбор: или отдавать последние гроши, или идти в униатский храм, где двери были широко открыты, а такса за обряды вполне приемлема. Что евреям все эти новации рано или поздно не могут не аукнуться, похоже, никого не волновало — в том числе, к сожалению, и верхушку кагалов, слепо верившую в панскую защиту. Впрочем, речь не об этом.

Эуропейский выбор

В общем, веселого было мало. Ипатий и Скарга могли сколько угодно грызть себе локти в могилах, но Идея полностью уступила место экономике и политике. «Церкви позапечатаны, — криком кричал на одном из сеймов волынский депутат Древницкий, — священники разогнаны, Лещинский монастырь превращен в кабак; дети умирают без крещения; тела умерших вывозятся как падаль, без церковного отпевания, через ворота, откуда вывозят нечистоты; народ живет в распутстве, невенчанный; умирает без Святых Таин!.. А что делается во Львове? Кто не принимает унии, тот не может жить в городе, заниматься торговлею, быть принятым в цехи. А в Вильно? — Монахов, непреклонных унии, ловят, бьют и в кандалы заковывают (…) Коротко сказать, великие и неслыханные притеснения русский наш народ как в Короне, так и в Великом Княжестве переносит». Бедняга пытался докричаться до короля Владислава, имевшего (и вполне заслуженно) репутацию человека чести, не делившего подданных по сортам, но что мог пан круль? Максимум — спасти от расправы игумена Афанасия Брестского, дядьки из нечастой породы настоящих правозащитников, более 15 лет бодавшегося с системой, причем не столько с иезуитами, относившимися к нему с уважением, сколько с собственным начальством, которому он мешал делать «большую политику». Когда же Владислава не стало, крикуна тотчас арестовали по абсурдному обвинению, судили, вынуждены были оправдать, однако после отказа принять унию все-таки убили, причем не просто так, а зарыв живьем в землю.