По мере оседания пыли открывается монументальное творение из отполированного розового камня. Обнаженный мальчик склонился над спящим товарищем с явным намерением разбудить его звуками флейты. В одной руке он держит флейту, другой тянется к кусочку ткани, прикрывающему пах спящего. Ткань непристойно топорщится. У мальчиков по цветку за ухом, а на лицах обоих отражаются мечтательность и жестокость, развращенность и невинность. Эти фигуры венчают собой известняковую пирамиду, на которой фарфоровыми мозаичными буквами – розовыми, голубыми и золотыми – начертан школьный девиз: «
Эй-Джей резко наклоняется вперед и разбивает об упругие ягодицы мальчика бутылку шампанского.
– И запомните, мальчики, именно этим местом зарабатывают на шампанское.
ХОЗЯИН:
ЭЙ-ДЖЕЙ: Это иллирийский пудель. Редкая тварь, лучше не сыщешь. Он поднимет настроение гостям твоей забегаловки.
ХОЗЯИН: Сдается мне, что это лиловозадый бабуин, и он останется на улице.
ПОДПЕВАЛА: Ты что, не знаешь, кто перед тобой? Это же Эй-Джей, последний щедрый транжира.
ХОЗЯИН: Так пускай забирает своего лиловозадого ублюдка и катится щедро транжирить бабки в другом месте.
Эй-Джей останавливается у входа в другой клуб и заглядывает внутрь.
– Моднючие педики и старые пизды, черт побери! Подходящее заведение. Аванти, рагацци!
Эй-Джей вбивает в пол золотой колышек и привязывает к нему бабуина. Он заводит светскую беседу, его подпевалы подают реплики:
– Невероятно!
– Чудовищно!
– Просто божественно!
Эй-Джей вставляет в рот длинный сигаретный мундштук, сделанный из какого-то эластичного до непристойности материала. Мундштук раскачивается и волнообразно шевелится, словно некая отвратительная живая рептилия.
ЭЙ-ДЖЕЙ: А на высоте тридцать тысяч футов я совсем выбился из сил и встал раком от голода.
Несколько ближайших педиков поднимают головы, словно звери, почуявшие опасность. Что-то невнятно ворча, Эй-Джей вскакивает на ноги.
– Ах ты, хуесос лиловозадый! – орет он. – Я тебя проучу, ты у меня еще посрешь на пол!
Он достает из своего зонтика кнут и принимается хлестать бабуина по заду. Бабуин пронзительно кричит и срывается с колышка. Вскочив на ближайший столик, он влезает на старуху, которая тут же умирает от разрыва сердца.
ЭЙ-ДЖЕЙ: Сожалею, мадам. Сами понимаете – дисциплина.
Он в бешенстве охаживает бабуина кнутом, гоняя его из конца в конец бара. Бабуин, вопя, рыча и обсираясь от страха, перелезает через посетителей, носится взад и вперед по стойке, раскачивается на занавесках и люстрах…
ЭЙ-ДЖЕЙ: Ты у меня образумишься и будешь срать где положено или вообще нигде срать не сможешь.
ПОДПЕВАЛА: Как тебе не стыдно огорчать Эй-Джея после всего, что он для тебя сделал!
ЭЙ-ДЖЕЙ: Неблагодарные! Все до одного неблагодарные! Уж поверьте старому гомику.
Никто, конечно, в эту легенду не верит. По словам Эй-Джея, он «независим», что означает: «Не в свое дело не лезь». Независимых больше не существует… Зона кишит лохами всех мастей, однако нейтралов там нет. Нейтрал же на уровне Эй-Джея и вовсе немыслим…
Хасан – известный ликвифракционист, подозреваемый в том, что он – тайный сендер.
– Бросьте, ребята, – говорит он с обезоруживающей улыбкой, – я всего лишь старая вонючая раковая опухоль, вот и приходится разрастаться.
Переняв техасский акцент у Даттона Сухая Дыра, «дикого» нефтеразведчика из Далласа, он ни в помещении, ни на улице не снимает ковбойских сапог и десятигаллоновой шляпы… Глаза у него скрыты за черными очками, лицо невзрачное и невыразительное, словно восковое, ладно скроенный костюм целиком пошит из недозрелых банкнот высокого достоинства. (Это настоящие деньги, но их нельзя пустить в обращение, пока они не созреют… Среди них даже встречаются банкноты достоинством в миллион зеленых.)
– Они все время рождаются прямо на мне, – застенчиво оправдывается он… – Это похоже, фу-ты, даже не знаю, как и сказать. Ну, я, точно какая-нибудь мама-скорпионша, всюду ношу эти новорожденные деньжата на своем теплом теле и чувствую, как они растут… Черт возьми, надеюсь, вам не наскучили мои россказни.