Голубка

Жуховец посмотрел на Женю, он понял, что означают ее слова.

— Я вообще спросил,— сказал он.

— А я вообще ответила. До свидания.

Вере повезло раньше. Она устроилась мастером на промплощадке. Помог Рахмаша. Женя еще неделю болталась без дела, пока не забрела в техотдел.

— Техником-расчетчиком пойдете? Только торопитесь, а то оформим кого-нибудь еще.

Она пошла в отдел кадров. В коридоре ей встретился Генка Мухин, он спросил:

— Ну как? В порядке?

— Смотря что называть порядком.

— Ладно,— сказал он. — Приглядись, может, и понравится. У нас народ положительный.

Мухин был желтый от бессонницы. У него работала комиссия, эстакаду пока не хвалили. Говорили, что в мировой практике не было таких проектов и подобный эксперимент вряд ли оправдан. Партком и начальство защищали Мухина. Ребята из его группы были взбудоражены, они носились по коридору с кальками и чертежами. Поговаривали, что их будут разгонять.

Однажды Женя пришла пораньше и заглянула к ним в комнату. Генка спал на чертежном столе, какой-то весь постаревший, беззащитный. Женя смотрела на него, и у нее заболело сердце. Впервые она заметила, какая у Генки тонкая шея. Ей захотелось тихо погладить его, как погладила бы мать.

Она только так подумала, а потом вышла и тихо прикрыла дверь.

В ее отделе работали женщины. Они ярко красились и независимо от возраста называли друг друга «девочки» и по именам: Тася, Тоня, Клава.

У Таси муж был какой-то начальник. Когда он звонил по телефону, она говорила: «Мой Сейф звонит». Она звала мужа Сейфом.

Еще здесь процветало слово «телепаться». «Перестань телепаться». «У меня туфли телепаются». «И вижу я, девочки, что-то мой жених телепается».

Женщины носили красные кофты, не застегивающиеся из-за животов на нижнюю пуговицу. Каждый раз они осматривали Женю с головы до ног. Ее платье, прическу, чулки, даже цвет глаз. Все подвергалось обсуждению, и этому не было конца.

— А в апреле нужно сдавать квартальный отчет,— рассказывает Тася.— Это такая, девочки, чертовщина, над которой нам бы сидеть до следующего квартала, если бы не Жанна. А тут, как назло, закрыли детсад на карантин, и Жанна перестала ходить на работу. С утра у всех первый вопрос: сняли ли карантин в детском саду? И вдруг узнаем, что его продлили еще на две недели. Наш Ник Ник (начальник отдела) поймал в коридоре Зою-курьершу и говорит: «Узнай, где живет Жанна, поезжай и сиди с ребенком. Своего имеешь? Нет? Все равно, научишься. Это партийное поручение, сорвешь — выговор получишь». Звонит муж Жанны домой и спрашивает: «Кто у телефона?» — «Это я, Зоя. У меня партийное поручение». — «Какая Зоя? — спрашивает он.— Что вы делаете в моем доме?» Смеху было...

— Хочу на порог,— сказала Женя Юрочке Николаевичу.— Ты же обещал?

Они заплыли на байдарке на широкий остров на Ангаре. Посреди острова стоял огромный деревянный крест в два человеческих роста — память об отчаянных людях, которые разбились на пороге. Крест почернел от дождей и был изъеден короедом.

Женя спросила:

— Они, эти отчаянные головы, здесь лежат или крест остался как символ? Как память?

Юрочка Николаевич смотрел на воду. Было похоже, что он не собирался отвечать Жене. Думал о чем-то своем. Пищали над головой стрижи, над дальними синими берегами стоял дым, там готовили ложе под будущее водохранилище.

Отсюда был виден котлован, где работали Жуховец, Рахмаша и сам Юрочка Николаевич. Все, кроме нее, Жени.

— Мы поплывем через порог или не поплывем? — с каким-то отчаянием сказала она.

— Поплывем,— ответил Юрочка Николаевич.— С субботы заберемся повыше, на пристани баржа должна быть. Ночью отвяжем ее и поплывем.

Она вздохнула и подумала: «Все равно я сделаю то, что хочу. Юрочка Николаевич потому и спокоен, что он работает «там». Когда делаешь самое главное дело, можно быть спокойным».

Через месяц, что ли, после отъезда комиссии к Мухину из Москвы, из центральной газеты, приехал корреспондент. Он влетел по ошибке в техотдел, запыхавшийся, и спросил: «Где?»

Все поняли, что ему нужен Гена Мухин, и показали их группу. Несколько дней корреспондент ходил за Генкой, записывал всю его жизнь, ну и, конечно же, все Генкины остроты. Потом он повел Мухина в соседний лесок за гостиницей и там снимал Генку со спины, будто он, Геннадий Петрович Мухин, уходит в тайгу, мечтая о том времени, когда здесь встанет мухинская эстакада. Так потом и назывался очерк. В нем было все — и про край нетронутых кедров, хотя кедров вблизи Ярска никогда не было. Да и сама эстакада должна была строиться не в этом лесочке и ни в какой не в тайге, а там, где основные сооружения, где три года до Мухина шла обыкновенная строительная работа. В общем не все было точно, но очерк и фотография понравились, все радовались за Мухина.

Женя при встрече тоже поздравила его. Она сказала:

— Тебе, как всегда, повезло. Везунчик ты, Генка.

Генка захохотал. Ему было приятно, что Женя ему так сказала. Они понимали друг друга. Это было молчаливое понимание. Шестое чувство, что ли, и они оба знали о нем. Хотя никогда они об этом не говорили.