Голубка

Иногда появлялись Мухин или Рахмаша, с кем-то они вели переговоры, пытались помочь, но пока безрезультатно. К тому же у Генки наступили решающие дни. Приехала из Москвы комиссия, чтобы решить судьбу его экспериментальной эстакады. Над проектом эстакады работало около десятка ребят, но все называли ее «мухинская эстакада».

Однажды Вера сказала:

— Нужно идти насчет работы прямо к Шварцу. Он же друг твоего отца, он обязан помочь.

Женя молчала.

— Мы же не милости у него будем просить,— говорила Вера.— А просто работу. В конце концов мы имеем на это право.

Женя понимала, почему Вера нервничает. Еще в институте стало известно, что Мухин здесь женился, но Вера все равно решила ехать в Ярск.

Женя ее жалела, но помочь ничем не могла. После разговора с Верой она ушла за Ярск к Ангаре. Дорогой думала: «Никогда я не буду устраиваться по блату, неужели Верка этого не понимает? Мой отец — это мой отец, а я — это я, и у меня нет никаких преимуществ перед другими. При чем же здесь фамилия?»

Она спустилась по крутому склону вниз, цепляя ногами колокольчики и жарки. Сейчас она не радовалась и цветам. В кустах натянула купальник и полезла в воду.

У берега на камне сидели два парня и разговаривали. Один другому сказал:

— Смотри, она собирается плыть.

— Плавают тут всякие,— отвечал другой.— Вытаскивать нам приходится.

Женя не ответила им. В другой бы раз ответила, но сегодня была слишком зла, чтобы отвечать. Она поплыла наискось против течения. Конечно же, она болела за Верку. Обе понимали, что той незачем было сюда ехать. На что она рассчитывала, когда у Генки уже появился ребенок, и жил он с женой, как все говорили, хорошо.

Женя стала думать про Шварца, про отца. Отец ее теперь работал на Селенге, в Бурятии. Однажды он рассказал про Шварца. Тот приехал сюда, на стройку, с небольшим чемоданчиком, поселился в одном домике с отцом, каждый день они встречались. Оба скучали по своим семьям. Шварц выпрашивал у отца машины, своих у него тогда не было. Потом начали строить поселок постоянный, первую в нем улицу рабочие прозвали Шварцштрассе: здесь возвели дома для Шварца и его подчиненных. Потом Шварц сошелся с молодой врачихой и женился на ней. Он говорил, что такова судьба строителей: бросать семьи и взрослых детей, которые не хотят оставлять старые квартиры в городах. Может, это правда. Только Женькина мать повсюду таскалась за отцом...

Женя оглянулась и увидела, что заплыла очень далеко. Она повернула к берегу и тут почувствовала, что устала. Последние метры одолела с трудом. Вылезла на берег и села.

— Опасно плаваете,— сказал один из ребят. Она уже про них забыла.— Мы беспокоиться начали.

Женя посмотрела и узнала в нем рулевого с пароходика, на котором Елинсон провез ее по Ангаре. Кажется, его звали Юрочка Николаевич.

— А я вас сразу узнал,— сказал он, подходя и останавливаясь за ее спиной. — Откуда вы приехали?

— Из города Проно,— ответила Женя.— Улица Графтио, не слышали?

— Что-то слышал,— сказал Юрочка Николаевич.— Я помню, как вы меня плыть через порог уговаривали...

Он не сказал, что Женя обозвала его сухопутным зайцем.

— Одно дело — при исполнении служебных обязанностей, кто же разрешит, работа,— говорил Юрочка Николаевич.— А вот на плоту попробовать — это даже интереснее.

— Можно и на плоту,— ответила Женя.

— Вы не знакомы? — спросил Юрочка Николаевич.— Это Леонид Жуховец, он в «Корчевателе» работает.

Юрочка Николаевич был угловат, даже грубоват с виду, не человек, а глыба диабаза. Только лицо неожиданно румяное, почти детское лицо. Жуховец рядом с ним казался особенно худым. У него было странное выражение глаз, какое-то неподвижное. Женя поначалу пугалась его взгляда, пока не привыкла.

— На корчевателе работаете? — спросила она.

— Да нет. В «Корчевателе», листок такой сатирический,— сказал Жуховец. Он тут же прочел: — «Пива нету в продаже, а в коттеджи, изволь, и в бутылочках даже принесут исподволь».

— Корчует! — проговорил Юрочка Николаевич.— Они ему скоро дадут жизни.

— Кто «они»? — спросила Женя.

— Он знает кто. Попробовал тут один, Усольцев, зацепить Шварца да Лялина, до сих пор, наверное, жалеет.

— А зачем их цеплять? — опять спросила Женя.

Юрочка Николаевич воскликнул:

— Вот и я говорю: «Зачем?» Ничего незаконного Шварц не делает. Баньку себе личную выстроил — эко дело. А что, он должен в общую ходить? Попробовал бы ты поворочать в масштабе всей стройки, узнал бы, для чего нужна личная баня...

Жуховец швырял камешки в Ангару.

Он произнес каким-то речитативом, будто стихи, а может, это были и впрямь стихи: «Я вдруг подумал, скоро вот тут море наше разольется, все под собою похоронит. И место, где сидели мы, и мусор, и несправедливость, и чье-то горе, и могилы... А люди, что придут потом, подумают: как гладко все, какое славное здесь море! Но, впрочем, так и должно быть. Ведь море — наше оправдание всему, всему, всему».

Жуховец поднялся, отряхнул брюки от травы, сказал небрежно:

— Приходите сюда, на лодочную станцию, если захочется. Вы где работаете?

— Пока нигде,— ответила Женя.

— Никак не устроитесь?

— А у вас что, блат наверху?