Голуби

На склоне виднелись редкие кусты и можжевелового вида деревца, названия которых Петрунин не знал, однако в голове непроизвольно вспыхнули два слова: саксаул и арча. Разбросанные порознь, в рассып, кое-где кусты сбивались в небольшие стайки и роняли на глинисто-серый откос чёрную тень. В прошлом он бывал на Кавказе, но эти горы выглядели иначе – пустынными, прокалёнными, выжженными солнцем. «В начале было скучно», – подумал Петрунин. И тут же сообразил, что так, пожалуй, мог бы начинаться монолог какого-нибудь стендап-комика, скажем, евангелие от Урганта.

Плоское однообразие пространства под грядой тонуло на горизонте в пепельной дымке. Пристроив ладонь козырьком над глазами, Петрунин вгляделся в голый пейзаж. Слева и впереди – никакой зацепки для взгляда, безжизненная пустыня. Зато правее на выцветшей равнине угадывалась тёмная нитка асфальтовой дороги, уходящая в жаркую затуманенную даль. Внизу под склоном, если приглядеться, тянулась набитая прямо по иссушённой земле колея – то отчётливая, то едва проступающая на серо-буром фоне, то вовсе пропадающая из виду за выступом гряды. Присмотревшись к далёким дымам горячей земли, поглотившим асфальтовую нитку, можно было предположить, что там, в белёсой мгле, чередой геометрических линий проступает призрак большого города. Петрунин сощурился, наводя взгляд на резкость. Нет, ничего определённого – воздушные выкрутасы, завитки воображения, мираж.

Спуск по склону занял примерно четверть часа – приходилось выписывать козьи петли, чтобы не сорваться или не поехать по сыпухе. Ветер, гулявший по гребню, затих, жаркий воздух сгустился, Петрунин то и дело вытирал со лба пот. Наконец – подножие. Поглядев вверх, он прикинул – метров триста, не меньше. Как его туда занесло? Вопрос был праздным.

Пыль на дороге лежала мягким пухляком, точно серая вата, но стоило её задеть, и в воздух поднималось дымное облачко. Путь тянулся вдоль изрезанного кряжа, то подбираясь к нему вплотную, то отдаляясь, чтобы обогнуть промоины от дождевых весенних потоков. Двинув по дороге вправо, Петрунин вскоре завернул за бугристый уступ и увидел стоящий в тени скалы автомобиль – бежевую двадцать первую «Волгу», раритет. Водительская дверь машины была распахнута; из неё показался коротко стриженный молодой человек самой что ни на есть русской наружности – в клетчатой рубашке с коротким рукавом, тюбетейке и в широких старомодных брюках. Лишь теперь Петрунин сообразил, что и сам одет странно – белая рубашка, брюки со стрелками и кожаные туфли. Только туфли и брючины его изрядно запылились, а рубашка успела пропотеть. «Как чинуша, – подумал он. – Как деляга. Как сектант».

Парень предупредительно распахнул заднюю дверцу. Загорелое лицо его не выражало ни удивления, ни смущения, ни почтительности. Хорошее лицо служивого человека, делающего положенное и не задающего вопросов. Разместившись на плюшевом диване, Петрунин сказал:

– Поехали.

Голос, произнёсший это звёздное напутствие, был ему незнаком, что, как и всё прочее, начиная с его появления на гребне горы, выглядело не просто загадочным, а откровенно чудесным. Чудесным и пугающим.

– Куда поедем? – усаживаясь за руль, откликнулся парень.

– Домой, – чужим голосом распорядился Петрунин. – Надо переодеться.

Хрипловато взревел двигатель. Рядом на плюшевом сиденье Петрунин увидел пиджак и сложенную вчетверо газету – уже почти забытый атрибут из безвозвратно канувшего прошлого. Развернув газету наудачу, он пробежал глазами строки: «Советская Туркмения отмечает один из самых замечательных и ароматных праздников в году – Праздник урожая. Наша гордость – коробочки „белого золота" и дары нашей бахчи. Хлопок в этом году уродился на славу – собран рекордный урожай, но не подвела и бахча». Текст иллюстрировала зернистая, скверной печати фотография двух черноглазых карапузов-близнецов на фоне богато заставленного дынями прилавка – одетые в одинаковые рубашки и тюбетейки, малыши с недоверчивым видом вгрызались в сочные дынные ломти. Так он в Туркмении! Конечно! Где ж ещё. В Туркмении пятидесятилетней (или больше?) давности.

Увлёкшись статьёй, Петрунин выяснил, что сортов дынь только в местной селекции насчитывается свыше четырёхсот – от популярных «вахарманок» из Мургабской долины, лебапской «гуляби», дашогузской «гурбеки» и ахалканского «гаррыгыза» до маленькой скороспелой «замчи» и куняургенчских дынь, чья внутренность красна, как сердолик, и слаще сотового мёда, – подвешенные в тростниковой оплётке, эти дыни зимуют до весны.