Голуби

Пётр Алексеевич, живо представив в воображении грядущую картину, потерял к разговору интерес – какой уж есть профессор, ангел с ним – и решил идти спать.

И тут настроенный на петушиный бой Цукатов внезапно громоподобно чихнул. Потом снова, да так, что зазвенели стёкла в доме и воем отозвалась во дворе стоящая на сигнализации машина. Потом ещё и – пошло-покатилось. Профессор встал из-за стола, сощурил повлажневшие глаза, слепо повернулся к дверям и, кивая на каждый чих, словно клюя с руки, вышел вон.

– Бывает же, – подивился Пётр Алексеевич сокрытой в носоглотке Цукатова мощи.

– Могло и ня так прохватить, – сказал Пал Палыч. – Дом у меня – место такое, на форс заговорёно. Чтоб ни хозяин, ни гость ня важничал, чтоб волдырём ня пузырился. Пушкиногорский батюшка кропил. Это ещё ничего. – Пал Палыч кивнул вслед профессору. – Бывало, лягушачья икра из горла лезла, если кто шибко зазвездит.

– И что теперь? – опешил Пётр Алексеевич – проницательность хозяина, разом уяснившего что к чему, его сразила.

– А ничего, – налил в блюдце чай Пал Палыч. – Волдырь ишь как прорвало. Считай – исцалён.

Во дворе, подобно мощному дуэту литавр с медью кимвал бряцающих, гремел Цукатов.

– На глупость не творили заговор? – осторожно полюбопытствовал Пётр Алексеевич.

– А надо было?

– Не помешает. – Пётр Алексеевич почесал затылок. – Чтобы впустую не тянуть на арифметику.

Он бережно прислушался к себе – в носу всё явственнее давала о себе знать шекочущая призрачная пушинка. Миг – и брызнет в глаза ледяное солнце.