Голуби

Петрунин стоял у Ликиной постели. В комнате было темно, но свет уличного фонаря, приглушённый лёгкой занавеской, падал на кровать, освещая лицо и полунакрытое сбившимся одеялом тело. Она спала, она была одна. А ведь он и на подходе, и уже проникнув в дом, не мог отделаться от мысли: вдруг кто-то здесь окажется ещё, вдруг кто-то будет с ней в постели… Её одежда, как и прежде, висела на спинке стула. Время не изменило Лику – кожа лица, шеи и обнажившейся груди была молочна, молода, чиста. Лика дышала спокойно, чуть приоткрыв очерченный припухлыми губами рот, русые волосы, не увязанные на ночь в хвост, разметались по подушке.

Сквозь годы пронеся стойкий интерес к биологии, так и не отлившийся во что-то путное, Петрунин знал, что эволюция в процессе неторопливого труда не преображает мозг, а просто-напросто его надстраивает, на всякий случай сохраняя в закромах всё прежнее, чтобы оставить своему созданию лазейку – возможность в решающий час отойти на интуитивно уже знакомые позиции (желаете деградировать? милости просим). Поэтому в человеке есть пласты рыбьего сознания и сознания рептилии, прослойки жабьего и львиного. Сейчас он смотрел на спящую Лику глазами кролика – глазами вожделения. Ничего удивительного: увидев явившуюся из волн Афродиту, сам Зевс невольно окропил землю семенем, породив племя рогатых кентавров. Если повысить ставку – Петрунин смотрел на Лику глазами Зевса. Обычно, когда в нём просыпался тот или иной зверь, что случалось теперь довольно редко, он говорил себе что-нибудь вроде: не будь крысой – не ведись на эту дудочку, – порой это срабатывало и человеческое возвращалось, хотя неохотно и не сразу, как нерадивая собака на зов хозяина. На этот раз, однако, не потребовалось даже слов. Да, безмятежно спящая Лика была жива и по-прежнему желанна, а он? Жив ли он? Первый ключ дал ему чужое тело, второй – тела лишил. Что ни говори, а это препятствие понадёжней закрытых дверей – пропасть отделяет людей от призраков.

Петрунин, не сводя взгляда со спящей Лики, сел на стул с её одеждой. Кролик Зевс в его голове прижал уши и юркнул в свою норку.

Вдруг по лицу Лики пробежала тень, и то ли вздох, то ли тихий стон слетел с оживших губ – не тяжкий, а скорее томно-чувственный. Какой-то сон тревожил её, беспокойство раскачивало видение, как лодку, – она могла вот-вот проснуться. И что тогда? Тяжело и больно было бы увидеть в её открывшихся глазах ужас или отвращение. Петрунин вовсе не хотел её пугать – не все призраки несут людям только хлопоты и беды, – напротив, им самим овладела тревога – он чувствовал, что его время сочтено, что ключ теряет силу.

Лика не проснулась, но веки её вздрагивали, а губы пытались что-то прошептать. Петрунин прислушался. Она шептала имя. И это имя было не его. «Ну, вот и всё, суши портянки», – подумал он и ощутил под своими локтями твёрдую поверхность рабочего стола. На экране компьютера висела страница каталога с изображением западно-африканского чёрного носорога (Diceros bicornis longipes), в 2011 году официально признанного Международным союзом охраны природы вымершим.

На следующий день Петрунин испытал странное переживание – он будто постарел как минимум на одну прожитую жизнь. И это ощущение не рассеялось ни к вечеру, ни на следующее утро, ни через неделю, день за днём делаясь всё обыденнее и привычнее – он пропитывался старостью, как рыба пропитывается в коптильне дымом. Ему не было и сорока, но душа его словно до срока истощилась – сила жизни оставила его, как бывало иной раз в молодости со смурного похмелья, когда всё вокруг разом окрашивалось в тусклое и серое. Только это похмелье не проходило.

Теперь чувства Петрунина исчезли окончательно – так исчезли, что улетучилось само чувство пропажи. Последние воспоминания покинули его – отшелушились и опали. Он ощущал себя вымирающим животным, но никакого трагического восторга в этом не находил – ему было всё равно, его сердце остывало. Однако сознание оставалось ясным: когда он включал голову, аппарат работал. Правда, и мысли Петрунина теперь стали другими, более медленными и осторожными, обутыми в мягкие кошачьи лапы. Да, всё верно – прошла жизнь, и кровь охладела. Даже есть и пить ему хотелось уже не так, как прежде: голод был смехотворен, жажда – пародийна. Рассудок говорил: ни в чём не следует торопиться, всё придёт в своё время – день, ночь, пища, весна. И думать надо неторопливо, чтобы не пугать мысли. Пусть наступающий день ныне не будет отзываться в груди радостью, не принесёт желания и любопытства, но ведь и горести уже не истомят.