Голуби

После Академии Александр Семёнович отправился на Целину – был молод, задирист, лёгок на подъём. Истории о жизни в Казахстане, где он прогостил восемь лет, составляли отдельный, довольно значительный блок его памяти: там он встретил свою будущую жену, там родились дочери, там он завёл друзей, с которыми (кто дожил) поддерживал связь по сию пору. Гагарин, Евтушенко, Высоцкий, романтические протуберанцы манящей внутренней свободы – всё это было воспринято им на Целине. Именно там он впервые в полной мере почувствовал себя хозяином собственной жизни (вдохновляющее, но обманчивое ощущение), вкусив раздолье и тяготы этого странного, а порой двусмысленного положения, – там кипела его молодость, которая в сознании Александра Семёновича и теперь ничуть не остыла, порой выплёскиваясь через край цветной пеной рассказов о невероятной рыбалке на степных озёрах, об увязающих в сырых солончаках машинах, о дотошном колхозном председателе, тщетно ковырявшем на приёмке гвоздём мозаику, которую Александр Семёнович с товарищами выложили в вестибюле сельского дома культуры, о метелях, заметающих снегом посёлки до крыш, об аккуратных домиках с палисадниками в немецких хозяйствах, об идейных сварах молодых художников с творческим начальством, которые теперь и самому ему уже казались пустой запальчивой трескотнёй – юность в отношении предшественников всегда чувствует себя правой на том основании, что более, как ей кажется, искушена в вопросах прекрасного. Такова её родовая примета. Или это не юность.

Пётр Алексеевич, а тем более Полина и Ника, эпопеи эти знали наизусть. Зато Пал Палыч слушал Александра Семёновича с неизменным вниманием, как ребёнок слушает истории о странствиях в таинственное тридевятое царство, – он всю жизнь прожил здесь, на новоржевской земле, а самая дальняя точка, куда забрасывала его судьба, находилась по соседству, в Ленинградской области, где он два года тянул в Каменке срочную службу танкистом.

– У нас в Академии было – куда хочешь практика, – рассказывал Александр Семёнович. – В студенческие годы – целый месяц. Я тогда первый раз на Байкал съездил. Четыре недели на Ольхоне – блеск! А во второй раз сговорились с целиноградцами – все уже разъехались в то время кто куда, но списались. Нешатаев тогда жил в Улан-Удэ – он и организовал. Это году в семидесятом, наверное… – Александр Семёнович отвлёкся на умственные исчисления. – Ну да, в шестьдесят девятом мы с женой и детьми вернулись в Ленинград, а в семидесятом… В Целинограде у нас хорошая была компания – не все художники, разные были. Густокашев – тот из КГБ, по экономической части – в любом бухгалтерском отчёте баланс мог свести копейка в копейку. Он на Байкал с винтовкой малокалиберной приехал, ему позволялось. Эх, хорошо было! Жили на берегу в палатках. Рыбаки-артельщики за кружку спирта ведро омулёвой икры давали. А у меня должность была – кастрат! Я по костру был главный.

И эти, байкальские, истории Пётр Алексеевич слышал от тестя неоднократно, но теперь финал по своенравию патриаршей памяти вдруг оказался новый, с подробностями, прежде не звучавшими.

– Лечу обратно из Иркутска в Ленинград – это тогда, в семидесятом, ещё девчонки крошечные были. А в том же самолёте юношеская баскетбольная команда на борту. Школьники, наверное, или студенты только-только… Но – дылды. – Александр Семёнович вознёс взгляд к потолку. – Бузили вначале друг с другом в шутку, а потом стали кроссворд разгадывать. И тут у них вопрос: первый советский народный художник. И никто не знает. А я рядом сижу. Они ко мне: вы не знаете? А я знаю. Разговорились, подружились. А посадили нас почему-то в Абакане. Дозаправка. Выходим мы с ними, а рядом с аэродромом – ряды торговые, и бабки сидят, торгуют. Нас увидали и кричат: гляди – баскетболисты! И на меня: а тренер-то, тренер – шпендрик!

Александр Семёнович залился молодым заразительным смехом.

– А мой только по телевизору путешествует, – сказала Нина. – На диване, йоперный театр!

– Так мне зямли и тут хватает – мало разве? – поспешил оправдаться Пал Палыч. – А если б и собрался – на кого хозяйство? Кролей корми, клетки им прибери, поросятам задай, собакам задай… Куда нам с тобой?