Голос зовущего

«Ты оптимист», — с грустью констатирует Ева, видя в этом качестве мужа нечто стыдное для мыслящего человека. Она говорит ему о том, с чем не может примириться ее душа: что люди все еще строчат на людей доносы, что в газетах зачастую сглаживаются жизненные конфликты, что равнодушие, цинизм, демагогия стали вполне терпимыми спутниками у времени. Л он? Он только и делает, что округляет ее суждения, ищет оправдательные мотивы для недостойного, объясняя «отдельные недостатки» и «некоторые случаи» инерцией гирь, с которыми люди, мол, лишь недавно расстались, а точнее — еще только проходят, как говорится, процесс расставания с ними. Одним словом, на эволюцию напирает, на диалектику.

Странно. Как же это вяжется в Ригере: с одной стороны — одним махом взять и загнать всех чертей в ад, с другой — гири какие-то, диалектика.

«Ты живешь, как крот в своей норе», — сказала Ева.

Это он-то? Тот самый, который даже во сне. можно сказать, не перестает заботиться о социально-нравственном переустройстве человеческого общежития? Да за такие слова…

А вокруг-то, вокруг столько курортного счастья и красоты: жарко печет-ласкает южное солнце, ревет синее море, горы откликаются эхом, груды жизнерадостных загорелых тел на раскаленном песке — все вокруг так фантастически противостоит обиходу жизни, в которой он повседневно живет, работает, мыслит, что, право, не грех бы и отдых дать натруженной голове: «…кому нужен этот спор в таком прелестном месте?»

Но минуту назад голове его было больно. И хоть Ригер не звал эту мысль, она вдруг явилась ему: а что, если Ева потому все происходящее переживает острее его и непримиримее, что ближе, чем он, соприкасается с жизнью? Ну, а за эту мысль уж вовсе незваная зацепилась: «Султан, ой. султан, не начинаешь ли ты заплывать жирком?»

Хорошие мысли, правда? Как говорят, продуктивные. Только Ригер их тут же выдавил из себя. Как неподобающие оптимисту. Как несозвучные самой музыке этого «прелестного места», «где оптимисты растут, как грибы».

Естественный вопрос: так, может быть, именно в обстановке все дело, в южной экзотике, помноженной на расслабленно-отпускное состояние, — вот и отпихивает Ригер все то, что мешает ему наслаждаться заслуженным перерывом в работе?

Чтобы ответить, заберемся вместе с отдохнувшими мужем и женой и самолет и перенесемся на север, в Ригу, где у них дом и куда, среди прочих других, заходит иногда человек по фамилии Кризенталь, известный художник. Так вот, Кризенталь как-то сказал, что в жизни все запланировано: в праздник делаешь то, в будни это; что человек, как трамвай на рельсах, — ни влево, ни вправо, на остановках его подгоняет график, на перекрестках бездушные светофоры и готовые за всякое нарушение взыскать штраф регулировщики.

Любопытно. Во всяком случае, есть над чем призадуматься. Есть с чем поспорить.

А Ригер? Вот что он думает: «Еще один пессимист… у него в голове обычные философские пустячки о суете и бренности земного». Вслух же бросает: «Бесполезный разговор…»

Ну как, уловили связь? То есть абсолютно та же реакция, что и в случае с Евой. Услышав от нее то, что ему не хочется слышать, он категорически пресекает возможность попасть в неудобное, невыгодное для себя положение: кому нужен этот спор? Услышав рассуждения Кризенталя, грозящие подорвать взлелеянную им веру в себя, как в свободную, самостоятельно определяющую свой путь личность, он цепляется за этот спасительный ярлык — «пессимист», что для него привычно ассоциируется с пустяковым взглядом на жизнь, и, тем оправдав для себя нежелание продолжать разговор, обрывает его: бесполезно!

Но, может быть, эти два факта все же не характерны для Ригера? Может быть, вопреки геометрии, в данном случае не хватает двух точек, чтобы выстроить линию? Тогда разрешим себе еще одну точку поставить… Из мест, куда люди по собственной воле не едут, возвратился школьный товарищ Ригера, некто Иванов, «довесок к несправедливо осужденному» отцу. Лицо увяло, десны изрезаны цингой. «Старичок в двадцать лет». Воспоминания его о последних годах, надо признать, не такие уж радостно-светлые. Так вот, время от времени вставляя в его рассказ: «но ведь тебя освободили», «теперь все иначе», «вот видишь!» — Ригер с неудовольствием заключает: «Ты просто пессимист».

Надеюсь, теперь уже нет сомнений, что это — линия? Линия поведения, если не сказать — линия жизни.

Да, самый легкий способ решать те или иные проблемы — это попросту уходить от них, отрицать их наличие. Ригер ни разу не признается себе, что именно этим он занимается, по мы-то, внимательно вчитываясь в текст, не можем этого не заметить.