Голос зовущего

Но Ригер знает: не будет ему этих вопросов. И других никаких не будет. Потому что некому их задавать… Спор, в котором ты заранее — победитель! Это ведь так вдохновляет. Зовет на новые подвиги: «Ненавижу Библию за эти дурацкие побасенки. Родись в свое время! Если люди не научатся переделывать время, они ничему не научатся…»

Красиво, не правда ли? И, на первый взгляд, вроде бы и придраться тут не к чему. Но попробуем. Чем же так не угодила Ригеру названная им «побасенка»?

Начнем с того, что этот «лукавый» библейский постулат, конечно же, распространяется не на любого и каждого. Для многих людей в общем-то не имеет значения, на каком отрезке земного времени они появились на свет и где протекает их жизнь. Где и когда родились, там себе и живут. Хорошо или плохо, радуются или недовольны — это другой вопрос. Но живут, вполне соответствуя уровнем своего развития времени на дворе.

Это не всем адресовано: родись в свое время. Сказано это о людях выдающихся, незаурядных, о тех, кто по своему интеллекту, воззрениям, знаниям и пониманию жизни то ли опережают время (рано родились), то ли пропустили момент для наилучшего использования своих сил (родились поздно). Подобных примеров — и из истории, и из жизни вокруг — можно привести не один и не два. Ню в том-то и дело, что Ригеру эти примеры совсем не нужны. Как умный человек, он, без сомнения, понимает, каких людей и какие судьбы имеет в виду библейский тезис. Однако делает вид, что заложено в него другое понятие, что этот тезис касается всех, в том числе и его самого.

Но ведь он-то… не такой, как все! Он — незаурядная личность. Незаурядная личность — а вот разногласий с временем пет! Что это значит? Значит, что чепуха, выдумка это: родись в свое время.

Однако Ригер не «чепуха» говорит, он говорит: «ненавижу». И правильно. Потому что «дурацкая побасенка» та попала ему не в бровь, а в глаз. Она пронзила его самолюбие острой, как шило, мыслью, что оп-то, Ригер, когда бы и где ни родился, всегда и везде пришелся бы ко двору. Встал бы на рельсы и покатил, никуда не сворачивая.

Ах, как мучит его эта мысль! Сколько стараний прикладывает его разум-тиран, чтобы пресечь ее разлагающе-пагубную работу. Но тщетно. Всесильный, с легкостью избавлявшийся от иных чуждых проникновений, здесь он оказывается бессильным.

И тогда Ригер решается. Чтобы жить дальше, как жил, чтобы верить в бога-себя, как верил, ему необходимо — сегодня, сейчас же! — опровергнуть гнетущую его мысль, доказать, что рельсы, по которым он катится, не только лишь временем выложены, — что в разумную их направленность внесен и его, Юриса Ригера, самостоятельный вклад… И вот он приглашает к себе отца и старшего брата Рудольфа. Он должен их помирить.

Но помилуйте, какая здесь связь: желание примирить двух не желающих примириться родственников и попытка вторгнуться в такую высокую сферу, как время, стремление оказать на него какое-то там влияние?

Есть связь. И, если задуматься, то прямая. Рудольф и старый Ригер не просто люди двух разных поколений. Это люди разного исчисления времени! Отец и сын, у них общая кровь, по жизнь их сложилась так, что встали они друг против друга куда как решительней, чем в кровной вражде. Они антиподы во всем: в морали, в понимании жизни, что идет за окном, в понимании самого ее смысла. Это — два полюса неконтактных идей, нестыкующихся мировоззрений. Примирить их — все равно, что примирить воду с огнем, день с ночью.

Обо всем этом Юрис Ригер, конечно же, знает. Но это последний шанс. И он совершает насилие над природой: зажмурив глаза, резко бросает трамвай в сторону. И тот… сорвавшись с пути, сминает предупредительные сфетофоры и регулировочные посты. Катастрофа!.. Израненный на войне, не жалевший своего горячего сердца после войны, Рудольф Ригер не выдерживает насильственной встречи с тем, кто его породил и кого он более всех на земле ненавидел.

…Вот тут-то и появляется Следователь. Тут-то, раздавленный происшедшим, Юрис и произносит фразу о смысле жизни, которая перечеркивает все то высокое, что раньше он нам говорил. Перечеркивает его образ.

Роман Алберта Бэла тонко организован. Отдав собственные сокровенные мысли о времени и о жизни вообще Юрису Ригеру, писатель ввел в текст несколько коротеньких эпизодов, которые сутью своей лишают героя права быть законным носителем и проповедником этих мыслей. Герой недостоин говорить то, что он говорит.

Однако эти коротенькие эпизоды (на них-то и строил я свои рассуждения), в которых вскрывается вся подноготная Ригера и в которых вся соль, при беглом прочтении романа едва уловимы, и потому, видимо, не случайно первые его критики писали о главном герое как о единомышленнике Бэла, как о резонере, чуть ли не двойнике автора, по сути дела отождествляя писателя и его героя буквально во всем. Отсюда и утверждение, что Бэл написал исповедальный роман.