Голод и тьма

– А, может, государь даст мне привилей, дабы сам деньги чеканил из добытого-то серебра? Все будет честь по чести, денга, копейка… мыслю и другие «монеты» сделать, так их именуют немцы – может, вплоть до рубля. Ты же меня знаешь, я не обману, веса в них будет ровно столько, сколько нужно. А казне – одна монета от десяти. И тебе – одна из двадцати.

Я вспомнил Акинфия Демидова, который в восемнадцатом веке якобы чеканил «свои» монеты, а, когда его Анна Иоанновна спросила про них, сказал: «Матушка государыня, все мы твои, и все, что у нас есть – твое, и работа наша – тоже твоя». Легенда, конечно, ведь при жизни Анны Иоанновны на землях Демидова еще не нашли серебро, но хороший монетный двор Руси не помешает, а то все эти «чешуйки»[32] – несерьезны. И почему бы Никите не заняться тем же самым, но с разрешения властей?

– Поговорю я с государем. Вот только, мыслю, одной монетой от десяти ты не отделаешься.

– Да ведомо мне, – улыбнулся Строганов. – Но купец я, к торгу приучен. А твой Игорь мне все уже рассказал про то, как монеты делают – и про монетные прессы, и про гурт, дабы никто не отпиливал кусочек, и про изображения на монетах.

Уже становилось темно, и я обнялся со Строгановым, пообещав ему, что, как только поговорю с Борисом, дам ему знать и приглашу его на трапезу к себе. И мы отправились домой, взяв с собой эскорт из его людей – а то мало ли что.

9. Первый месяц зимы,

К моему удивлению, Борис достаточно споро согласился на «привилей» для Строганова чеканить монеты в течение десяти лет, под контролем «государевых людей», которые отправятся с Никитой Григорьевичем в Соликамск. Было также оговорено возможное продление, но на новых условиях по итогам переговоров незадолго до истечения теперешнего договора. Убедил я его достаточно просто – указал на то, что денежная система в России, состоявшая из "денег" и копеек, устарела и не позволяла экономике развиваться.

Конечно, пришлось Строганову согласиться на единовременную выплату в десять пудов серебра, и на передачу казне одной деньги из четырех отчеканенных, плюс одну из двадцати для меня. Кроме того, Борис потребовал, чтобы такие же монеты чеканились на уже существовавших монетных дворах в Москве и Новгороде, и чтобы прессы изготавливались именно в Москве. Я предложил Невское устье, ведь там они могли быть сделаны в течение недели, даже с учётом разработки дизайна монет; подумав, Борис согласился, и начался разговор о внешнем виде будущих монет, с учётом того, что вес серебра у них должен был быть пропорционален номиналу.

Вдобавок к «денге» и копейке, Борис утвердил монеты в пять, десять, двадцать и пятьдесят копеек. На денге, как обычно, будет всадник с саблей, на копейке – с копьем. На пяти копейках был изображен двуглавый орел, на десяти – княгиня Ольга, и на двадцати – князь Владимир с крестом. Я попросил ребят сделать Владимира и Ольгу похожими на Бориса и Марию Григорьевну, приложив сделанные мною с разрешения Бориса фотографии. В планах была возможная чеканка монет в пятьдесят копеек и рубль, но предполагалась она только в Москве, а дизайн монет ещё не был согласован. Мысли о золотых монетах мы решили отложить, ведь пропорция стоимости золота и серебра всё время менялась, и не в пользу серебра.

Клише и прессы выехали из Борисова в Новгород и Тверь двадцать первого августа по новому стилю, а в Твери ожидались первого сентября. А уже двадцать пятого августа, или пятнадцатого по старому стилю, в праздник Успения Пресвятой Богородицы, как и было написано в наших книгах по истории, грянули морозы, дождь превратился в снег, и Москва стала напоминать рождественскую открытку. Вот только до Рождества было ох как далеко…

В тот же день, мы со Строгановым увиделись на службе в Успенском соборе Кремля. Вскоре после службы, Дмитрий Пожарский со сватами ожидался на усадьбе Годуновых в Кремле, где, а не во дворце, и должны были пройти смотрины. Прибыть он туда должен быть в сопровождении сватов – родственника Митьки Дмитрия Петровича Лопаты-Пожарского, по матери, Семёна Петровича Беклемишева, а также князя Николаевского и Радонежского, сиречь меня. Так что я не сумел принять приглашение Никиты Григорьевича отпраздновать создание Соликамского монетного двора, и вместо этого позвал его к себе на Никольскую на следующий день.

Я, конечно, начисто позабыл, что должен делать сват, но другие двое блестяще справились со своей задачей, и мне оставалось лишь повторять за ними. Зато, когда Дмитрий и Ксения наконец увидели друг друга, девушка густо покраснела, а Митя более не смог отвести глаз с невесты. Вопросов не было, и, хоть все и покочевряжились для приличия, понятно было сразу – свадьбе быть, и, как мне потом сказал Дмитрий Петрович, сразу после святок, хотя формального согласия мы ещё и не получили.