Голод и тьма

С Никольской мы вышли, как только стало хоть немного светать, предварительно намазавшись барсучьим жиром, и закутав лицо в меха. Обыкновенно, в это время уже работали лавки и мастерские, да и в крытых торговых рядах на Пожаре, как именовалась Красная площадь, уже стояли продавцы. Сегодня же у меня сложилось впечатление, что город затаился в ожидании потепления. Обыкновенно, по Пожару сновали мальчишки, пытаясь заманить покупателей в тот или иной лабаз, но и на рядах, и на лавках висели амбарные замки, и не было ни покупателей, ни зазывал. Разве что на дверях в Казанский собор и в храм Покрова, что на Рву, замков не было – но не было и попрошаек, вероятно, то ли они остались дома, то ли их пустили в притворы.

Мне из нищих знаком был лишь Никитка-юродивый, сидевший на Пожаре зимой и летом в одном и том же рубище. Может, когда-то юродивые и ходили голыми. Но в Москве времен Годунова я не видел ни единого. Как ни странно, когда Никита меня впервые узрел, он встал и облобызал меня, сказав, что Господь внял его молитвам, но отказался называть какие-либо подробности. Я протянул ему пригоршню денег[27], на что тот взял одну и сказал:

– Спаси тебя Господи, но другие тебе нужнее – вижу, ты пустишь их на благое дело.

С тех пор у нас так и повелось – я каждый раз подавал ему одну денгу и угощение с Никольской либо с царского стола, которым он, стоило мне отойти, делился со всеми другими нищими. Вот и сейчас я нес для него горячие пирожки (точнее, горячими они были при выходе из дома), но его впервые нигде не было видно. Потом я узнал, что люди Бориса по приказу царя пригласили его во дворец, как они не раз уже делали. К всеобщему удивлению, на сей раз он согласился, но отверг теплую спаленку, и поселился в холодном подвале.

Когда мы наконец дошли до дворца, наши физиономии успели принять легкий голубой оттенок, несмотря на все предосторожности. Но, к счастью, серьезных обморожений удалось избежать, тем более что приставленные ко мне слуги растерли нас «хлебным вином», сиречь водкой. Точнее, только нас с Платоном и Ринатом – Женю увела пожилая служанка.

Когда же я попытался вякнуть, что она заночует у нас в горнице, мне было вежливо, но категорично сказано, что царица-мать не допустит греха во дворце. На мои возражения, что, мол, у меня и в мыслях ничего подобного не было, та лишь сказала:

– Женись на ней, княже, тогда пусть ночует у тебя.

– Но я уже женат…

– Тогда и не думай.

Мы с Ринатом принялись за облачения, а Платон, которому, как секретарю, полагался лишь простой кафтан и сапоги, куда-то ушел и вернулся минут через двадцать. Время уже поджимало, и мы проследовали в зал, где уже находились Щелкалов и Третьяков. Увидев Платона, Василий Иванович нахмурился было, но когда я рассказал ему о том, зачем я взял с собой и его, лицо Щелкалова просветлело, и он лишь сказал:

– Мудр ты, княже.

– Да это не я, боярине, се мои люди.

– А подбирать мудрых людишек – тоже мудрость.

Я не стал говорить, что я их и не подбирал – они «сами пришли», а лишь добавил:

– Я тебе уже говорил, Василию, что ляхи какую-нибудь подлость готовят. Но вот какую?

– Ты поведал, что они у вас в истории самозванца привозили, коего царевичем Дмитрием нарекли.

– Именно так. Причем неизвестно, кем он был на самом деле. Говорили, что он – Гришка Отрепьев, беглый монах Чудова монастыря. Только вот почему тогда никто из Чудова монастыря не опознал его? Но он и не Димитрий. А даже если и Димитрий, то не наследник он престола, не наследник. Бо брак Иоанна с его матерью, Марией Нагой, не был признан, и Димитрий не считается законным.

– Так-то оно так, – посмурнел тот, – да вот многим боярам и такой сгодился бы. Ведь они вознадеются, что вернет им сей Димитрий привилеи, кои Федор и Борис отобрали. А после можно его и незаконным объявить.

– Ну и дураки, – вырвалось у меня. – Сколько раз за всю историю выбирали человека послабее, чтобы через него править, а потом локти кусали.

– Локти кусали? – засмеялся Василий. – Добре ты придумал, надо будет запомнить.

– Так у нас говорят, – потупился я. – Как бы то ни было, надо ожидать чего-нибудь такого от поляков. Просто интересно, кого они нам подсунут под именем Димитрия… Либо не Димитрия, но кого тогда?

Вскоре объявили о приходе поляков. Те были обряжены даже пышнее, чем мы – у нас хоть хватило ума прийти не в шубах, хотя на нас и красовались меховые «горлатные» шапки. Что поделаешь, таковы здесь правила. Но держали мы их в сгибе левой руки, ведь натоплено было знатно. А поляки явились в бобрах да с соболиными воротниками, и в соболиных же малахаях – представляю себе, как они во всем в этом потели. Впрочем, увидев, что мы всего лишь в парче, они, не сговариваясь, после первых же приветствий сняли сначала шапки, а потом, через некоторое время, один за другим, и шубы. Тогда и мы сложили шапки на один из столиков.